"Несчастный случай, виновных нет", — они отключились, не желая выслушивать дежурные фразы соболезнований.
Жизнь в Гамо без Боба продолжалась как и прежде. Женщины избегали поминать его при Тамаре, лишь старуха Бинира несколько вечеров подряд провела под стеной ее хижины, уныло выводя свои шаманские рулады — скрипучее легато незримого сверчка. Однажды на глаза Тамаре попались две юные танцовщицы, возлагавшие к порогу опустевшей хижины Боба охапку цветущих веток пандсу. Она решительно направилась к ним, но те, таинственно хихикая, тут же метнулись в ближайшие заросли. Вскоре пожар поглотил и саму хижину. В результате, видимо, детских шалостей с огнем — расследование проводить не стали — она выгорела дотла, а уже через неделю все следы свежего пепелища скрыла молодая поросль.
Рамчандра все дни и даже ночи проводил в компании стариков Гамы и Ганды, долбая гранит науки и накопив уже чертову уйму новой информации. По-прежнему нестройными рядами покачивали бедрами танцовщицы гучейи и колыхали пышными бюстами солистки зиветты — под как и прежде заунывный хор благодарных зрителей: "Ай-вей, вей, ай- вей, вей…" Как всегда кусты вокруг деревенской танцплощадки кишели совокупляющимися в светлых сумерках парочками. Охотники как обычно гордо возвращались домой с богатой добычей, подстреленные поро, точно молочные поросята, болтались у них на длинных шестах.
Рамчандра объявился лишь на двенадцатую после гибели Боба ночь. Он пришел, когда Тамара пыталась перечитывать какие-то старые записи, — с равным успехом она могла бы листать и пустые страницы: голова раскалывалась, строчки плясали перед глазами, слова теряли смысл и ничего не означали.
Гость встал у двери — тихий и незаметный, словно не человек, а тень человека, — и Тамара встретила его замутненным, бессмысленным взором. Рамчандра пробормотал что-то пустое о неизбывном одиночестве, а затем — темный силуэт на фоне светлых сумерек — добавил:
— Это точно внутренний огонь. Словно аутодафе изнутри. Только душа не освобождается, а тоже горит…
— Входи же, чего стоишь, — сказала Тамара.
Спустя несколько дней, снова ночью, они беседовали, лежа рядом в потемках, и снова под аккомпанемент барабанной дроби дождя по тростниковой кровле. — …Как только увидел тебя впервые, — сказал Рамчандра. — Честное слово, в тот самый день, когда мы познакомились в столовой базы на Анкаре.
— А по твоему поведению тогда этого никак не скажешь, — заметила Тамара, томно улыбаясь.
— Я испугался самого себя, — признался Рамчандра. — Стоп, сказал я себе тогда. Нет, нет и нет, хватит, мол, с меня жены-покойницы, в жизни человека такое не повторяется, в эту игру не играют дважды.
Лучше уж всегда лелеять память о светлом прошлом.
— Но ведь ты и теперь не забываешь ее, — прошептала Тамара.
— Не забываю. Однако теперь я в силах сказать «да» и ей, и тебе.
Да… Да. Да! Послушай, Тамара, ты сделала меня свободным, твои руки, твои ласки освободили меня. И вместе с тем связали, опутали по рукам и ногам. Никогда в жизни я больше не буду свободен, никогда не перестану желать тебя и не желаю переставать…
— Как просто все стало теперь. И как сложно было прежде. Что-то стояло между нами…
— Мой страх. И ревность.
— Ревность? Неужто ты ревновал меня к Бобу?
— О да. — Голос Рамчандры дрогнул.
— Ох, Рам, да я и помыслить… С самого начала я…
— Морок, — перебил он шепотом. — Наваждение.
Тепло мужского тела под боком, чертовски уютно, а Боб стынет там в холодной своей могиле. Огонь лучше земли…
Тамара вздрогнула и проснулась — Рам, ласково поглаживая ее по щеке, тихо приговаривал:
— Спи, усни, родная моя, спи, любимая, все хорошо, все будет хорошо…
— Что? Где я? Что такое?
— Всего лишь дурной сон.
— Сон. Ах, да, сон! Только вовсе не дурной, просто чудной какойто…
Дождь уже перестал, и свет газового гиганта в небесах, просеянный сквозь плотные облака, молочной дымкой стелился по укромным уголкам хижины. На этом мглистом фоне Тамара отчетливо видела лишь орлиный профиль Рамчандры да темные его кудри.
— И о чем же?
— Мальчик, молодой человек… Нет, все же подросток, тинейджер — лет эдак пятнадцати. Стоит прямо передо мной. Но занимает в то же время как бы все пространство вокруг — так что ни мимо пройти, ни кругом обойти. И все же — самый обыкновенный парнишка, наверняка даже очкарик. Таращится на меня, эдак подслеповато мигая и щурясь, тупо пялится и повторяет, как попка: "Били меня, били меня…" И мне вдруг становится до слез жалко его, я спрашиваю — кто, мол, да за что? Но он заладил свое как заведенный: "Били меня, били меня…" И тут я проснулась.
— Били меня? Любопытно, любопытно… — сонно пробормотал Рамчандра. — Били меня… Билли… Меня зовут Билли…
— Точно! Так и есть. Меня зовут Билли, это он и хотел мне сказать.
— Ох! — выдохнул вдруг Рамчандра, рывком садясь на постели.
Утратив со дня смерти Боба былое доверие к ндифа, ко всему их благостному мирку, Тамара постоянно теперь была начеку. Вот и сейчас, вздрогнув, она невольно оглянулась на вход — уж не закрался ли кто в хижину?
— Что-то не так?
— Да нет, все в порядке.
— Чего ж ты задергался?
— Ничего, пустяки, спи спокойно. Просто ты пообщалась с Творцом.
— Во сне, что ли?
— Во сне. И он назвал тебе свое настоящее имя.
— Билли? — не поверила Тамара. Тревога уже отпускала ее и, поскольку на Рамчандру явно нашла охота попаясничать, она тоже позволила себе слабый нервический смешок. — Здешнего бога кличут Биллом?
— Да. Его зовут Билл Копман. Или Билл Каплан. Или Кауфман.
— Бик-Коп-Ман?
— Звук ле вытеснен, сменился буквой «к», как, например, в слове "шикка"-шелк.
— Что за ахинею ты несешь?
— Билл Копман. Человек, сотворивший мир.
— Что, что он сделал?
— Он творец мира сего. Всего здесь сущего: Йирдо с остальными планетами, визгливых поро, пестрых кустов путти, беззаботных ндифа. Именно его ты и видела во сне. Пятнадцатилетний юнец, близорукий, возможно, весь в прыщах и с хилыми лодыжками. Ты видела его, а с твоей помощью увидел на мгновение и я. Нескладный такой, кожа да кости, лодырь, застенчивый, как кисейная барышня.
До дыр зачитывает комиксы, обожает фантастику, постоянно грезит наяву, воображая себя эдаким космическим волком, суперменом, плечистым блондином, удачливым в охоте, непобедимым в сражениях и неутомимым в постели. Он одержим своим персонажем, сознание попросту переполнилось, выплеснулось наружу — вот так оно все здесь и образовалось.
— Будет тебе паясничать, Рам! Хватит уже!
