После фруктов мы переходили к приготовлению мяса. Ежедневно наш зверинец потреблял четырнадцать фунтов мяса. Это гигантское ассорти состояло из сердца, мозгов, печени и отдельных кусков мяса. Все это необходимо было нарезать и накрошить соответствующим образом. Обработать четырнадцать фунтов мяса при температуре в тени свыше 100 градусов по Фаренгейту
[40] — нешуточное дело, и для облегчения задачи я приобрел в Асунсьоне огромную мясорубку. На ее корпусе было выдавлено «первый сорт», но, несмотря на хвастливую надпись, эта громоздкая машина стала проклятием нашей жизни. При малейшем ударе от нее отлетали осколки, и какими бы маленькими кусочками мы ни подавали мясо в ее пасть, они обязательно застревали, а это означало разборку мясорубки. Даже когда мясорубка работала нормально, она сотрясалась и стонала, временами издавая громкий скрежет, способный напугать самого храброго человека.
После приготовления мяса приходилось мыть всю посуду, из которой мы кормили и поили животных. Так что жестоко ошибаются люди, которые думают, что, став звероловом, избавляешься от всякой неприятной домашней работы. К концу путешествия у нас было около пятидесяти клеток, и в каждой было по меньшей мере две миски, а в некоторых три и даже четыре. Каждую посудину перед кормежкой нужно было тщательно выскрести и промыть. В условиях тропической жары малейшие кусочки пищи, оставленные в миске, начнут разлагаться, отравят свежую пищу и могут привести к гибели животного.
Читатель, никогда не занимавшийся звероловством, может подумать, что мы сами задавали себе лишнюю работу, потому что слишком баловали животных. Но в том-то и дело, что при другом обращении мы бы не довезли до места значительную часть коллекции. Есть, конечно, такие нетребовательные животные, которые выживают при любом обращении с ними, но на каждый такой экземпляр приходится примерно двадцать других, с которыми надо обходиться очень бережно.
Покончив с такой работой, мы могли заняться другими, иной раз довольно сложными делами — кормлением детенышей из бутылок, лечением больных животных, приемом вновь поступающих. Такие дела возникали в любое время дня и ночи и зачастую были очень хлопотны. Большинство животных очень покладисты и, втянувшись в ритм жизни лагеря, не причиняют особенных хлопот, но иногда попадались и такие, с которыми приходилось повозиться. Во многих случаях это были животные, которых, как принято считать, очень легко содержать в неволе.
В некоторых районах Южной Америки водятся жабы, обладающие, пожалуй, самым причудливым обличьем среди батрахид. Их называют рогатыми жабами, и, так как жабы обычно легко переносят неволю, я думал, что и с ними все будет очень просто. Мне очень хотелось заполучить нескольких рогатых жаб, пока мы были в Чако. Я знал, что они здесь водятся, что местные жители называют их escuerzo, но этим и ограничивались все мои познания. Надо сказать, что работа собирателя животных отличается той особенностью, что как только вам очень захочется достать то или иное животное, оно немедленно исчезает, как бы широко оно ни было распространено. Именно так произошло и с рогатыми жабами. Я показывал всем рисунки этих жаб, предлагал баснословные суммы за их поимку и почти довел до безумия Джеки и Рафаэля, вытаскивая их из постели в два часа ночи, чтобы идти ловить жаб на болота, но все было напрасно. Если бы я знал заранее, сколько хлопот принесут мне эти жабы, я бы не стал тратить столько сил на их поимку.
В один прекрасный день после полудня я обнаружил на веранде помятую жестяную банку, верх которой был закрыт листьями. Паула сказала мне, что банку недавно принес пожилой индеец и в ней сидит какое-то bicho — вот и все, что она знает. Я осторожно разгреб палкой слой листьев, заглянул в банку и, к своему изумлению, увидел громадную рогатую жабу, спокойно восседавшую на спинах двух других, поменьше.
— Что там такое? — спросила Джеки, стоявшая вместе с Паулой на безопасном расстоянии.
— Рогатые жабы… три красавицы, — восторженно ответил я.
Я перевернул банку, и жабы переплетшимся клубком плюхнулись на пол веранды. Паула взвизгнула и скрылась в доме; вскоре она высунулась из окна, дрожа от страха.
— Будьте осторожны, сеньор, — причитала она. — Es un bicho muy malo, senor, muy venenoso
[41].
— Ерунда, — ответил я. — No es venenoso… no es yarara… es escuerzo, bicho muy lindo
[42].
— Святая Мария! — воскликнула Паула, закатывая глаза и возмущаясь тем, что я мог назвать рогатую жабу чудесным животным.
— А они ядовитые? — спросила Джеки.
— Нет, конечно; они просто кажутся такими.
Тем временем жабы разделились, самая крупная сидела, рассматривая нас сердитыми глазами. Она была величиной с блюдце, и казалось, что голова составляет у нее три четверти объема всего тела. У жабы были толстые короткие лапы, вздутый живот и два больших глаза с золотистыми и серебристыми искорками. Над каждым глазом кожа приподнималась равнобедренным треугольником, напоминая рога на голове козленка. Невероятно широкий рот словно делил надвое тело жабы. Ее голова с торчащими рогами, выпяченными губами и мрачно опущенными углами рта как бы сочетала в себе черты жестокого злодея и надменного монарха. Зловещее впечатление, производимое жабой, еще более подчеркивалось бледной горчично-желтой окраской туловища с ржаво-красными и серовато-зелеными пятнами, как если бы кто-то, не знающий географии и не умеющий рисовать, пытался изобразить на этом туловище карту мира.
Пока Паула энергично взывала к помощи всех святых и заверяла Джеки в том, что через полчаса она станет вдовой, я наклонился, чтобы рассмотреть жабу более внимательно. Широко вздохнув, жаба раздулась вдвое больше прежнего и начала выпускать воздух, пронзительно и негодующе крича; одновременно она запрыгала мне навстречу мелкими прыжками, угрожающе раскрывая и закрывая рот. Это было поразительное зрелище; внутренняя поверхность ее губ имела яркую желтовато-розовую окраску.
Услышав изданный жабой боевой клич, Паула отчаянно всплеснула руками и начала раскачиваться в окне. Я счел момент подходящим для того, чтобы преподать ей небольшой урок естествознания и в то же время поднять свой престиж в ее глазах. Схватив дрыгавшую ногами, тяжело дышавшую жабу, я подошел к окну, в котором стояла Паула.
— Смотри, Паула, она совсем не ядовита, — обратился я к ней на ломаном испанском языке.
Когда жаба снова широко раскрыла рот, я быстро сунул в него свой большой палец. Это так удивило жабу, что на секунду она застыла с разинутым ртом, а я с ободряющей улыбкой глядел на Паулу, которая, казалось, готова была упасть в обморок,
— Она совсем не ядовита, — повторял я, — она совсем не… В это мгновение жаба оправилась от неожиданности и быстро закрыла рот. У меня было такое ощущение, будто кто-то тупым ножом хватил мне по большому пальцу. Я едва не вскрикнул от боли. Паула молча смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Я криво усмехнулся, надеясь, что моя усмешка будет принята за жизнерадостную улыбку, а жаба забавлялась тем, что через каждую секунду изо всех сил сдавливала палец своими челюстями; мне казалось, будто мой палец лежит на рельсе, по которому проходит длинный товарный поезд с увеличенным против обычного количеством колес.
