– Тереза, простите, что заглянула без предупреждения. Я проходила мимо, а Софи открыла мне дверь, потому что оказалась поблизости.
Мимо она проходила, как же! Интересно, кто сообщил этой девице наш адрес? Если Селеста, то я совсем не уверена, что так уж хочу видеть ее в нашем доме. И тем более каждый день. Может, логичнее было бы нанять агента Комитета, и то вреда меньше будет.
– Софи, ступай наверх. Я поднимусь и проверим уроки.
Девочка опустила голову, сделала реверанс и побрела к лестнице. Улыбка погасла, за одно это мне хотелось самой себе наступить на ногу. Вот только сейчас я напоминала комочек концентрированного зла, и ничего не могла с этим поделать.
Франческа же закусила губу и с сожалением посмотрела ей вслед.
– Вы несправедливы. Она просто спустилась за водой, и…
– Я сама решу, как мне воспитывать дочь, синьорина Розатти. Что вы хотели?
Ноздри Франчески дрогнули, она вскинула голову. Но все-таки ответила:
– Я пришла к вам, Тереза. Потому что хотела извиниться.
Я молча расправила плечи, с трудом удержав вертевшуюся на языке колкость.
– Понимаете, мои чувства к Анри… они…
Она сейчас что, серьезно?
– Я действительно его люблю, я ждала его много лет, и справиться с тем, что он любит вас оказалось не так-то просто, – Франческа приложила ладони к груди и шагнула ко мне. – Поверьте, я искренне раскаиваюсь. Я не хотела вас обидеть, просто не сумела совладать с чувствами. Мне было очень тяжело, но теперь все в прошлом.
Она замерла, глядя мне в глаза. Кроткая, как святая Миланея.
– Простите, Тереза. Вы сможете меня простить?
Она потянулась к моим рукам, но я отвела их за спину.
– Я с детства знакома с синьорой и синьором Фьоренчелли, наши семьи дружат.
Вот только увольте меня от очередного пересказа вашего детства в двух томах.
– Хотела, чтобы вы поняли, почему я так себя вела. Что для меня действительно важно, чтобы их добрая семья была искренне счастлива – они если еще и не полюбили вас всей душой, то вот-вот полюбят. И я подумала, что мы с вами тоже могли бы подружиться.
Искренне, говорите? Да вы сегодня просто в ударе. Случись им познакомиться с Луизой, та бы удавилась шнурком от корсета. От сознания собственной неполноценности в актерском мастерстве рядом с этой кладезью таланта.
– Теперь, когда нас больше не разделяет эта неловкость…
– Нет, – коротко сказала я.
Матушку удар бы хватил – потому что я не только не пригласила нашу гостью на чай, но еще и недвусмысленно потеснила ее к двери, шагнув вперед. Франческе оставалось либо столкнуться со мной, либо отступить, что она и сделала. Наткнулась местом пониже спины на дверную ручку и ойкнула.
– У нас с вами не получится дружбы, синьорина Розатти.
– Вы всегда отталкиваете людей, которые приходят к вам с открытым сердцем?
– Только когда из раскрытых сердец тянет сквозняком.
Глаза Франчески гневно сверкнули. Вот это уже больше похоже на правду.
– Что ж, дело ваше! – задрав свой узкий подбородок, заявила она. – Надеюсь, в вашем сердце хватит любви к людям, вырастившим Анри, чтобы не показывать своей неприязни в их присутствии. Я это смогу пережить, а вот им будет неприятно, потому что для них я как дочь.
О, я ошибалась: она мало напоминала Евгению. Та изначально вела себя так, словно я недостойна целовать землю у ее ног, а синьорина Розатти предпочитала изображать добродетель. В данном случае – оскорбленную до глубины прозрачной как родниковые воды души. Хотя при этом на удивление тонко умудрялась вплетать в сладкие речи ядовитые ниточки на тему давнего знакомства с родителями Анри и их к ней расположения.
Впрочем, я давно уже считала наш милый разговор исчерпанным.
– Благодарю, что заглянули, синьорина Розатти. А теперь будьте так любезны. Мне нужно заниматься с дочерью.
Франческа вылетела за дверь шальной пулей, я же на всякий случай заперла дверь – мало ли кому там еще в голову взбредет передо мной извиниться, и направилась наверх.
Софи нашлась в комнате, которую мы превратили в учебную. Здесь было два стола и доска, на стене висела карта мира, шкаф для книг вмещал все необходимые учебники и рабочие тетради. У противоположной стены стояло пианино – сейчас мы как раз искали учителя музыки, и бюро, куда складывали бумагу, письменные принадлежности и все необходимое для рукоделия. День уже клонился к вечеру, закатное солнце врывалось в окно, золотило страницы раскрытой перед дочерью книги. Путалось в ее волосах и стекало по платью, она же вертела перо, чернила на кончике которого давно высохли. Так же, как и клякса на бумаге с арифметической задачкой. Так и не решенной, насколько я поняла, перегнувшись через плечо девочки.
– Софи, – негромко произнесла я. – Прости. Я не должна была повышать на тебя голос.
– Мне не привыкать, – тихо сказала она.
Но в голосе звучала обида. Самая настоящая, искренняя, так только дети умеют обижаться: глубоко, до колючек в душе. Что же, вот и первая семейная ссора, если можно так выразиться.
– Софи, – я взяла ее за плечо и попыталась развернуть лицом к себе, но девочка с удивительной силой вырвалась и вскочила.
Глаза сверкали, щеки горели – видимо, натерла их, пытаясь высушить слезы. И за эти детские слезы мне сейчас хотелось самой себе надавать по губам.
– Я ведь не сделала ничего дурного, Тереза. Просто открыла ей дверь.
– Понимаю. И я попросила прощения за свою резкость.
– Почему ты ее так не любишь? Она же просто… несчастна!
Вот только этого мне еще не хватало.
Я подвинула второй стул и кивнула Софи.
– Иди сюда. Сядь.
Девочка упрямо топталась на месте, но потом все-таки подошла. Упорно избегала моего взгляда, словно боялась увидеть в нем что-то способное свести вспышку искренней детской ярости на нет. И она дулась – дулась так трогательно, что я с трудом сдержала улыбку. А вот от объятий удержаться не получилось: стоило дочери опуститься рядом со мной, как я притянула ее к себе. Она недовольно завозилась, но потом притихла.
– Софи, – прошептала в темную макушку. – Мне сейчас очень тяжело, а Франческа этим пользуется. Она хочет получить Анри, и не остановится, пока мы не поссоримся всерьез.
Софи вывернулась из моих объятий и по-детски потерла глаза.
– Ты просто ее не любишь, Тереза!
Вот значит как?
– Но у меня есть на это причины, не находишь?
– Только твоя ревность.
Кто сказал, что быть матерью легко?
– Неужели? И почему же ты так в этом уверена?
