От отчаяния я перехватила Мика как косу-литовку, лезвием к земле, и сделала широкий замах. Один, другой… срезанные щупальца расплывались новыми порциями тумана, вокруг визжало и шипело… но заветное окно приближалось.
Наконец, скосив очередной куст ядовитой дряни, я в последний раз замахнулась и что было силы врезала лезвием Мика по стеклу. Осколки звенящим дождем посыпались на улицу, а следом вывалились мы.
Вот где вспомнился с благодарностью полигон и синяки по всему телу. Падать меня Микаэль все же научил. Так что, перекувыркнувшись через косу, я всего лишь смачно проехалась по осеннему облысевшему газону, собрала на себя всю грязь с него и проехала на попе почти до забора.
Выдохнула, оглянулась… ой, мамочки!
Огромный, жуткий призрачный спрут, медленно шевеля щупальцами, выползал из окна. Часть его конечностей быстро трансформировалась в длинные плети с зазубренными гарпунами на конце, а другая часть протянулась в дальнюю от нас часть двора, опутывая деревья и явно готовясь рывком утащить противно дрожащее желейное тело прочь.
Первым моим порывом было сделать то же самое. Руки в ноги — и в другую сторону. Но…
Нельзя. Нельзя! Эта гадость, она же столько бед натворить может, подумать страшно. И это даже важнее того, что если мы не остановим монстра, никакой свободы нам не видать.
Мик в моих руках снова стал легче — видимо, вернул концентрацию и молчал — чувствовал, как я собираю все свои невеликие силы в кулак. Не хотел сбивать. Я медленно поднялась на ноги, опираясь на Косу, и прикусила губу. Надо было решаться…
Зеленый спрут уловил мои намерения, с окрестных деревьев посыпались скукоженные остатки листвы, когда он угрожающе зашипел. Не успела я прицелиться — все же Мик на расстоянии эффективнее бьет — как две зеленые плети метнулись в нашу сторону, угрожающе блеснув зазубренными крючьями-гарпунами на концах.
Заорав с перепугу, я отбила один из них лезвием, а второй рукояткой, и рванула в сторону. Черт, надо оторваться на расстояние дистанционного удара, но при этом не дать чудовищу сбежать. Страшно… только думать об этом некогда, потому что в нашу сторону уже летят еще несколько новых плетей с гарпунами.
«Молодец… ты умница, всё сможешь, только не останавливайся, двигайся» — шептал на периферии восприятия Микаэль.
Я прыгала по скользкому газону, как ошалевшая блоха, парируя удары монстра, потом все же умудрилась и сбила пару щупалец прицельной Миковой волной на подлете. Выдохнула и даже взбодрилась — метод оказался действенным. Несколько режущих волн даже попало в основную тушу спрута, заставив того бешено взреветь.
Поняв, что так просто сбежать не удастся, чудовище вдруг резко прянуло нам навстречу, и выстрелило кляксой липкой слизи.
Один раз оно промазало, второй раз я сама увернулась, а потом Мик, явно впечатлившийся новой тактикой и уже втянувший в себя часть скошенной скверны, вдруг сделался в моих руках совершенно невесомым и бешено заорал у меня в голове:
«Щит! Крутящийся! Как я показывал!!!»
Тогда, на тренировках, у меня не получалось раскрутить трехкилограммовый длиннющий дрын в одной руке так, чтобы он слился в гудящий круг. А тут вдруг получилось — то ли с перепугу, то ли потому, что Мик теперь вообще ничего не весил. Но зеленые кляксы успешно отлетали от этого гудящего, полупрозрачного щита. Под его прикрытием я попятилась, стараясь занять выгодную позицию для «выстрела».
Я уже почти справилась, почти… но не заметила, что эта дрянь, отвлекая меня кляксами, протянула по земле тонкие, как нитка, щупальца. И вот эти самые «травинки» в какой-то момент ринулись на меня снизу, как ядовитые змеи, впиваясь в тело, и…
«Усталая, измученная старуха в драном черном платке, тощая настолько, что сквозь кожу на лице явственно проступают кости черепа. Сморщенное, желтое личико младенца, мелькающее у нее за пазухой. Это соседка по лестничной площадке, дочь какого-то профессора. Сколько же ей лет было? Двадцать пять? Ишь как за блокадную зиму пооблезла, интеллигентская краля, недобитый класс. У них же и квартира не квартира была, музей, и никаких чертовых соседей, отдельный клозет. И картины на стенах. А теперь чего? Последнюю приволокла? Импрессионисты? Ну ладно, на писят грамм хлеба потянет. Что, сдохла через три дня? Ребенка в детдом? А в их квартире еще осталось что-то… да и сама квартирка. Щенка надо оформить как неизвестного и из домовой книги выписать. Помер и помер, нету наследников».
Я вскрикнула и свободной рукой выдрала из ноги впившегося червя чужой памяти. Но на его месте тут же возник другой.
«— Сама понимаешь, Михална, расстрельная статья у твоего сынка. Вольно ж ему было шпионить. Признанку-то он вишь, подписал. Че? Кровь на бумагах? Дык а че ты думала, целовали его на допросе, что ли? А ну не вой! Давай, показывай, чего ты там приволокла, какое такое фаберже. По-соседски-то, может, и порадею. А то поедут твои внуки в спецраспределитель под Воркуту, как дети врага народа, сама понимаешь»
Я не выдержала и закричала, выдираясь из переплетения этих змей. Картинки давней подлости и боли мелькали все быстрее, заслоняя реальность. В какой-то момент даже Мик едва не выпал у меня из рук…
А потом я поняла, что сопротивление бесполезно. И единственное, что я могу сделать, это…
Не сопротивляться. Пропустить все сквозь себя. Опять. Всю эту мерзость, все кошмары жадного, безумного старика, в последние годы видевшего в своих картинах не деньги и не красоту работы старинных мастеров, а глаза жертв. Тех, кто умер в блокаду от голода, сгинул в лагерях после войны, потерял дом и даже имя… всех.
— Дура! — отчаянно заорал Микаэль. — Не смей! Сгоришь!
— Мик… — жалобно всхлипнула я. — Прости… так надо…
И впустила в себя чужую жизнь. Вот только в этот раз волна захлестнула не меня одну… Где-то, уже вдалеке, раздался яростный рык моего Оружия. А затем пришла призрачные досада, стыд и…
Я не знаю, как он это сделал. Но я больше не была одна в этом сумрачном мире кошмаров… Волны боли, смерти, голода, отчаяния и бессилия перед чудовищной несправедливостью захлестывали с головой, но нас было двое. И совершенно волшебным образом чужая скверна бурлила вокруг, проходя сквозь нас, но словно не касаясь души. Мы видели, слышали, осязали… но не тонули. Наши чувства остались с нами, и эта мерзость не могла их затронуть… было просто жалко их всех, и дурного, жадного мальчишку, по-настоящему дорого заплатившего за свое болезненное стремление к чужой красоте в том числе.
Вынырнули мы из этого омута так же резко. Несколько секунд я стояла неподвижно, стараясь перебороть звон в ушах и усмирить цветные фейерверки в голове.
— Ты самая чокнутая, долбанутая, безответственная и непослушная Мастер на свете! — голос Мика буквально звенел у меня в ментале, сопровождаясь шквалом его эмоций, которые вдруг уж очень резко сменили вектор: — Но, похоже, самая везучая! Ну не ржи себе… Тут это… мы, вроде как, победили. Глаза открой.
