– Отличные у тебя законы, – невольно улыбнулся я. – Если однажды случайно сдуру завоюю Вселенную и не буду знать, что с ней делать, обязательно позову тебя помогать.
– Зови, – серьёзно согласилась она. – Я не против. Но даже если не позовешь, самые главные принципы ты уже знаешь. Может, и выйдет из этой твоей Вселенной какой-то толк.
Я не стал говорить, что пошутил про Вселенную. Потому что, во-первых, дополнительно объяснять непонятые собеседником шутки – дурной тон. А во-вторых, чего зарекаться. В моей жизни случилось уже столько всего невозможного, что я теперь и нечаянно, сдуру завоёванной Вселенной не очень-то удивлюсь.
– А что потом было? – спросил я. – После того, как ты увидела свой Друбаттан?
– Поезд ехал дальше, мы неслись всё быстрее, то по земле, то вообще по небу, я стояла, смотрела в окно, не могла оторваться, день и ночь сменяли друг друга так быстро, как будто ангелы балуются с выключателем, мелькали реки и горы, храмовые купола, мосты, водопады, большие и маленькие города, да не какие попало, а мои, о которых я когда-то мечтала. Но потом я как-то внезапно устала и почти перестала различать, что проносится за окном – мои это города, или уже чужие, леса, поля, облака, дорожные фонари, ставшие слишком близкими звёзды, или морское дно. И даже не особо старалась разглядывать, мне вдруг стало неинтересно, как школьнику, засыпающему на уроке. Но я не засыпала, а окончательно умирала, это я тогда очень ясно поняла. Смерть ни с чем не перепутаешь, если она происходит с тобой. Это было не так страшно, как поначалу, то есть совсем не страшно, а даже приятно и как-то… ну, что ли, ласково. Но я откуда-то знала, что вот теперь уже – всё, навсегда. Моё сознание угасало, как летучий бумажный фонарь – знаешь такие? У нас их запускают на праздники. А у вас?
Я не стал объяснять, что в Магическом Мире на праздники устраивают чудеса посложней, только молча кивнул. Дескать, знаю. Ну, я и правда знаю. Даже сам когда-то запускал в воздух подобный фонарь.
– Пока фонарь летит и горит, он похож на настоящую звезду, – сказала Агата. – Но слишком быстро гаснет. Была звезда и нет. Желание фонаря гореть бесконечно ничего не меняет, потому что на самом деле он никогда не был звездой. Мало ли, что мнил о себе, пока летел… Когда я поняла, что вот-вот угасну, пришла в ярость. Потому что это нечестно, несправедливо, я не должна исчезать, это же не кто попало, а я, с моими удивительными мирами, о которых некому знать и помнить, кроме меня. Я была в отчаянии, проклинала бога, в которого никогда толком не верила, за то, что его действительно нет. А если и есть, кому он нужен, раз не устроил для нас вечную жизнь? И выходит, самые тупые дураки были правы: после смерти для человека ничего нет. И это такой лютый ужас, что впору от него сойти с ума, но когда сознание угасает, от человека остаётся так мало, что сходить с ума уже некому. Да и не с чего. Нет больше никакого ума.
Агата замолчала, видимо, ожидая ответа. Но я не знал, что тут можно сказать. Что понимаю, о чём она говорит, потому что испытал Первый Ужас Небытия, когда пересекал Мост Времени? Явно бесполезная для неё информация. Куда ей сейчас чужой пугающий опыт, со своим бы как-нибудь совладать.
– И вот тогда появился ты, – наконец сказала Агата. – Внезапно, неизвестно откуда, и при этом я знала, что ты был рядом всё это время, что мы вместе смотрели на удивительные пейзажи и города, даже дышали вместе, как сиамские близнецы, сросшиеся грудной клеткой, только я тебя почему-то не видела и не слышала, или просто не отличала от самой себя. Но в самом конце увидела. И услышала, как ты говоришь: «Оставайся с нами, будь всегда». И я сразу как будто проснулась. Перестала угасать. Бумажный фонарь стал настоящей звездой, – вот о чём я тогда подумала. И думаю до сих пор. Не знаю, как ты это сделал. Сперва решила, ты – какое-то божество загробного мира, которое выбирает, кому следует исчезнуть, а кого надо оставить. Но сейчас-то ясно, что ты – человек, примерно такой же, как я. И это самое удивительное! Как один человек может сделать бессмертным другого? Не понимаю! Но, может, однажды пойму. У меня теперь очень много времени… Правда же много? Да?
Я, конечно, понятия не имел, сколько у неё времени. Откуда мне это знать? Но кто бы на моём месте ей не ответил: «Очень много. Я же сказал: „будь всегда“, – значит всегда». Агата рассмеялась, торжествующе и одновременно беспомощно, как ребёнок, которого после долгих просьб усадили на карусель, и он пока не понял, за что тут надо крепко держаться, чтобы не вылететь к чёрту. Но, безусловно, вот-вот поймёт.
Потом мы сидели, обнявшись, слегка раскачивались в такт движения поезда, смотрели в окно, где день то и дело сменялся ночью, тёплый ветер – холодным, густые леса – заболоченными равнинами, древние крепости – современными городами; один раз мимо нас, шумно хлопая крыльями, пролетел крупный двухголовый дракон, за ним – блестящий воздушный шар в форме сердца, потом – какие-то наголо бритые люди в летающей машине, похожей на открытый прогулочный амобилер, они не заморачивались управлением, а глазели по сторонам, приветливо нам махали и громко смеялись, открывая вино.
Иногда Агата говорила: «Этот город я знаю; это Авушаройя, столица страны Сомбайи, здесь живут только близнецы, по одному, без сестры или брата просто никто не рождается, поэтому в Сомбайи человек не может быть одинок. Близнецы из Сомбайи никогда не бывают похожи лицом, телом, ростом, манерами и походкой, но когда один из них пьёт вино, второй становится пьян, а если один из близнецов ввяжется в драку, второй, где бы он ни находился, почувствует на собственной шкуре каждый удар… А огненный замок вон на той дальней горе – главная святыня империи Ширру. Гора называется Туй-Ирани; что касается замка, никто не знает, как его имя, кто его строил, и кто поджёг. Факт, что он уже три тысячи лет горит, никак не может сгореть. Из-за этого замка в Ширру вечное лето, там отлично живётся, главное слишком близко к этой горе не подходить. А там, видишь, большое пятно белеет? Это не снег, а священная роща Шуайи, где растёт ровно семь сотен белолистных дубов; когда происходит большая беда, дубы роняют листья на землю, специально приносят такую жертву, чтобы людям меньше пришлось страдать».
Я не просто слушал Агату, а целиком погружался в каждый её рассказ, наскоро проживал фрагменты каких-то удивительных, не укладывающихся в голове жизней – наблюдал за горящим замком с высокой башни, шёл по роще, собирая белые дубовые листья в специальный ритуальный короб, замирая от незнакомого прежде, а потому не имеющего названия чувства, обнимал вернувшегося из долгой поездки брата-близнеца. Больше всего это наше бесконечное путешествие походило на сон, лишённый привычной логики, запутанный и такой счастливый, что с ним никакая реальная жизнь не сравнится, даже такая замечательная, как моя. Но сновидением оно всё-таки не было, я порой спохватывался и проверял, благо отличить сон от яви худо-бедно умею, у меня были хорошие учителя.
Всякий раз, когда я пытался встряхнуться – эй, погоди, я точно не сплю? – приходил в себя хотя бы отчасти, вспоминал о том, что, кроме чудесной поездки в поезде-наваждении и мелькающих за окном невообразимых миров, у меня есть другая, настоящая жизнь, моя спутница смотрела на меня с нескрываемой тревогой, просила: «Скажи мне ещё раз: „будь всегда“. Мне так спокойнее. Мне очень надо. Я хочу обязательно быть всегда. Очень страшно сейчас, когда всё уже получилось, себя и всё это терять».
