– Mikä saatana! – крикнул один из парней.
– Olenihminen, – крикнул я изо всех сил. – Я человек!
И услышал, как они продираются сквозь заросли.
– Не двигайся, убью!
– Уберите собаку!
Пес попытался перехватить ногу половчей, и я успел ее отдернуть. Икра стала горячей от крови.
– Уберите же собаку!
Парень схватил меня за пояс и сдернул с дерева. Я повалился в мох. Пес попытался схватить меня за горло, но я успел поднять руку. Клыки впились мне в плечо.
– Фу, Сеппо!
Только теперь я его узнал. Руупе. Пес удерживал мою руку мертвой хваткой, так что Руупе пришлось поднять его за задние ноги и отшвырнуть в сторону. Грозное рычание сменилось жалобным воем. Меня трясло от страха и боли. Брюки горячо намокли кровью.
– Кто это здесь?
Руупе схватил меня за ворот. Он был настолько пьян, что изо рта текла слюна.
– Так это же шаманенок! Чем это ты тут занимаешься по ночам?
– Твой пес испортил мне одежду. Заплати… – задыхаясь, выговорил я.
– «Заплати»! – повторил он и заржал. – Радуйся, что он тебе брюхо не вспорол.
– Кто там? – крикнул приятель с телеги.
– Да этот чертов шаманенок! Лежал здесь и прятался.
– А с чего бы это он прятался?
Руупе повернулся ко мне:
– Вот именно! С чего это ты прятался, сукин сын? С чего это ты тут валялся?
– Ты не понимаешь! Это же он? – крикнул второй парень.
– Кто это – он?
– Тот, кто убил Юлину! Это точно он!
– Ах ты, свинья поганая!
– Сообрази, наконец: он лежал тут и подкарауливал одиноких девушек.
У Руупи сузились глаза.
– А ты знаешь, что делают с такими, как ты? – И, не дожидаясь ответа, ударил.
Лицо мое точно взорвалось. Я слышал отвратительный хруст зубов, рот тут же заполнился кровью. Собрал все силы и, прицелившись, ударил сапогом в пах. Руупе хрюкнул, как боров, согнулся, но тут же выпрямился и ударил снова, еще сильнее. На этот раз я упал. Он схватил что-то… камень? Да, камень, тяжелый камень. Схватил и прицелился. Он что, собирается размозжить мне… В последнюю секунду я успел отвернуть голову, и камень тяжело ударился о землю рядом с ухом. Рычащая собака… сейчас она меня разорвет. Еще один камень… Мир вспыхнул разноцветным огнем, и я уже не мог пошевелиться.
– Мы этому сучонку хотелку почти отрезали к херам собачьим, – крикнул Руупе и ушел.
Я потерял сознание, а когда немного пришел в себя, почувствовал, что подошел кто-то еще. Лица я не видел, замотано шарфом, – наверное, с ними на телеге ехал еще и третий. Он взял меня за плечо и ткнул в лопатку чем-то острым.
Ночное небо скукожилось до ярко-черной точки, и больше я ничего не помню.
48
Волна ревущей боли вынесла меня на поверхность, как выносит кипящая вода порога едва не потонувшую лодку. Первое, что я заметил, – облепивших лицо мух. Целый рой. Я пошевелился. Мухи взлетели и с отвратительным жужжанием повисли над головой, как сверкающий металлической синевой нимб. Трудно дышать, я никак не могу отхаркаться – вся гортань забита слизью. Вместо кашля какие-то странные сипящие звуки.
Повернулся на бок. С трудом, без помощи рук. Руки сломаны, что ли… нет, не сломаны – сквозь разодранную рубаху просвечивают багрово-красные пятна, мышцы смяты и порваны собачими зубами.
Штаны спущены ниже колен. Что там, между ногами, я даже смотреть не хочу. Не могу себя заставить.
Опять поворачиваюсь на спину. Мухи снова атакуют – их привлекает свернувшаяся кровь, но отмахиваться нет сил, и я не могу заставить себя пошевелиться довольно долго. Но понимаю – дело плохо. Очень плохо. По внутренней стороне бедер стекает какая-то каша… но что-то там есть… что-то осталось. Пробую приподняться, но никак… что-то они там сделали… и дали сожрать собаке? Я пробую поднять штаны, но в эту секунду молния взрывает мир ослепительным мраком. Таким мраком, который бывает только сразу после удара молнии.
Я опять очнулся. Лопается мочевой пузырь. Долго пытаюсь подавить позыв, но природу не пересилишь. Ядовитая струя обжигает бедра. Мне кажется, ноги отделились от тела и лежат отдельно. Скоро их утащат ночные хищники. Росомаха или лиса. Они уже близко. Я вижу, как светятся в темноте глаза…
В третий раз я прихожу в сознание наверняка от жажды. Пылающей, безжалостной жажды. Во рту ничего не осталось, кроме сплошного шершавого струпа. Уже встало солнце… а это что? Дождь? Идет дождь… Нет, это наваждение… Мне заливает рот, я глотаю реку, но жажда не проходит. Теперь я понимаю. Жажда – последняя мука перед наступлением вечной тьмы.
Но я по-прежнему слышу отдаленный рев порога. Миллионы литров воды перекатываются через камни, пенятся, и пена брызжет мне в лицо. Хотя бы еще раз… последний раз в жизни увидеть воду… Встаю на четвереньки и тяжело и шумно дышу, как корова. Хватаюсь за сосенку и, перебирая ствол, медленно поднимаюсь на ноги. А где дорога? Я не вижу дорогу, не знаю, где я.
Но шум воды я слышу. Придерживая рукой штаны, двигаюсь с места.
И тут же ноги подгибаются, я ничком падаю на желтую хвою. И не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я увидел силуэт на фоне вечереющего неба.
– Юсси? Юсси, это ты?
Прост. Добрый самаритянин.
49
Я очнулся между двух белых простыней. В первый момент не понял, где я, но потом заметил книжные полки. Рабочий кабинет проста. Попытался вспомнить – и ничего не вспомнил. Отдельные вспышки памяти: носилки, бутылка с водой, прижатая к моим губам, чьи-то осторожные руки отмывают кровь жгучей, как пламя, хлоркой.
– Юсси?..
Прост с тазом и тряпкой. Осторожно накладывает льняные тряпки на раны, перевязывает.
– О-о-о…
Тяжелые барабанные удары боли во всем теле. Кажется, сейчас развалюсь на части.
– Ты голоден, Юсси… сейчас что-нибудь принесу.
Нет. Я не голоден.
Но прост не слушает. Приносит миску, разминая в ней что-то на ходу, набирает большую ложку масла.
– Картофель, Юсси. Сможешь прожевать?
Резкая боль в деснах, словно в рот вместо моих челюстей, и верхней, и нижней, загоняют гвоздями конскую подкову. Я заставил себя подождать, пока начнет таять масло и в нем размягчится и превратится в кашку то, что прост называет картофелем. Глотка судорожно и ритмично, как удары пульса, сокращается. Мне кажется, что каждая такая судорога сопровождается вспышкой света… Мои исцарапанные щеки наливаются прозрачным жаром, сквозь них просвечивают кровеносные сосуды и зубы. Я бы так и оставил, почему-то мне было так легче, но тело истосковалось по еде и заставило проглотить уже безвкусную кашку. Желудок сжался в кулак, мне показалось, что сейчас вырвет, но за первой ложкой последовала вторая. Было очень больно, и в то же время я чувствовал облегчение. А когда я, все еще против воли, проглотил третью ложку, тело мое поняло, что ему суждено продолжать жить.
