Однако в лес ей попасть удалось не сразу: чудилось, всякая тропа, даже самая малая, для нее накрепко заперта, будто чужая дверь. Звезды текли на полночь, Лукерья начала опасаться, что ничего у нее не получится, как вдруг вспомнила, что креста не сняла, а ведь это было всем известным непременным условием посещения всяких про́клятых мест! А каким еще местом, как не про́клятым, была лешачья тропа, которую она искала? И вспомнились ей слова, сказанные силой нечистой в одну незабываемую ночь: «Можно в лес прийти, крест перед этим сняв, лешачью тропу отыскать да там с лесным хозяином встретиться. Не бойся, вреда он тебе никакого не причинит! Он и даст тебе ту самую навью косточку. Если бросить ее в варево недругу, он помрет всенепременно!»
Ну что же, набравшись храбрости, сняла Лукерья гайтан с шеи – и в тот же миг протянулась перед ней тропа, с обеих сторон которой светились гнилушки, словно кто нарочно дорогу приготовил да заботливо выложил ими.
Что ж, очень может быть, что так оно и было… Наверняка это была та самая лешачья тропа.
Пошла Лукерья вперед. Очень хотелось ей перекреститься, да знала: лишь только решит сделать это, как рука у нее вмиг отсохнет. Очень хотелось ей оглянуться, но знала, что делать этого ни в коем случае нельзя: налетит сила нечистая да свернет голову назад, так что, если выживешь после этого каким-то чудом, всю жизнь будешь с вывернутой головой ходить, и всяк будет знать, что ты у нечистой силы помощи ходила просить.
За спиной чувствовала она шепот да шорох, иногда чудилось, что чьи-то ледяные, влажные либо мохнатые руки касались ее плеч, шеи, а то и юбку задирали, пощипывая за голый зад, но она шла вперед, и с каждым шагом страх ее ослабевал, словно чуяла Лукерья, что лесные страхи и чудища над ней не властны и вреда ей причинить не смогут – прежде всего потому, что некогда на лешачьей тропе спозналась она с хозяином лесным, который ее в обиду не даст.
И вдруг разнесся вокруг хохот, однажды в жизни ею уже слышанный, а потом возникла перед ней на тропе темная, неразличимая, словно из ночной тьмы вышедшая и во тьму готовая кануть огромная фигура, и голос, который она только раз слышала, но забыть до сих пор не могла, спросил:
– Значит, все-таки вернулась ко мне, красавица? Не желаешь ли снова на лешачьей тропе прилечь, юбку задрать да ноги передо мной развести?
Лукерья затряслась вся, коленки у нее подогнулись. Оказывается, так и не забыла она, сколько сласти изведала в объятиях красивого барина, который лешим оказался… Но стоило вспомнить тот ужас, который Лукерья испытала, рожая лешачонка, как она скрепилась, собралась с силами и сказала:
– Я тебе сына родила, теперь ты должен мне помочь. Помнишь ли, как говорил мне про навью косточку? Она мне нужна.
– Знаю, знаю, – ухмыльнулся леший, сверкнув зелеными глазами, и сердце у Лукерьи сжалось, когда вспомнила она, как сверкнул на нее зелеными глазами лешачонок, бросаясь прочь из ее избы.
– Что знаешь? – пробормотала Лукерья.
– Знаю, вижу, – кивнул леший понимающе, – болит у тебя душа по единственному твоему сыночку. Томишься по нему! Хочешь поглядеть на него хотя бы краем глаза!
Лукерья опустила голову. Не хотела она, чтобы это чудище видело ее слезы, но и впрямь болела душа по тому лешачонку, да еще как! Ведь другого она родить не могла и уже никогда не сможет…
– А хочешь ли, чтобы он тебе явился, твой сыночек? – вкрадчиво спросил леший.
Лукерья прижала руки к сердцу. Она уже привыкла к тому, что суждена ей горькая доля бездетной матери, но сейчас страстно возмечтала, чтобы чудо свершилось.
Хоть одним глазком бы увидать дитятко свое! Хоть на один миг почувствовать себя матерью! Ведь этого счастья лишила ее проклятущая Грунька!
Она уже не помнила, сколько ужасов и боли натерпелась, рожая нечистика, – помнила только, что есть у нее сыночек, есть!
– Хочу, – прошептала она, – хочу! Счастлива буду увидеть его хоть единожды!
– Тогда оглянись, – приказал леший, и Лукерья послушалась его.
Перед ней стоял зеленоглазый отрок в белой рубашонке до пят, настолько ладный, да складный, да пригожий, что Лукерья слезами счастья залилась.
Неужто это ее дитятко?! Неужто оно ею рожено?!
– Твое да мое дитятко, – за спиной пробасил леший. – Тобой рожено! И осталось бы оно при тебе, когда бы во время родов не было при тебе Груньки! Кабы не она, увидела бы ты не чудище какое-то, а самого обычного младенчика.
– Почему? – удивилась Лукерья.
– Да потому что такие души, как люди считают, чистые, безгрешные, вроде этой Груньки, видят то, что от других скрыто! – прорычал леший.
– Да чтоб у Груньки очи повылезли, чтоб она ослепла! – жарко выдохнула Лукерья. – Она, она во всем виновна! Я это всегда знала! Из-за нее я в разлуке с сыночком живу. На все готова, только бы удалось его воротить, милого моего, пригожего!
– А ты верь и жди! – проговорил леший. – Когда-нибудь он к тебе воротится. Только есть одно условие: со свету сжить не только Груньку и ее мужа, но и дочку их. В ней зла побольше, чем в отце с матерью, ибо судьба далеко ее заведет, если не остановить поганую девку. А коли не получится, долго тебе встречи с сыночком ждать придется!
Столько ярости и ненависти прозвучало в голосе лешего, что Лукерья удивилась: чем это Грунька так его разгневала? Ну ладно, Грунька, но Василий в чем виноват?
Леший нагнулся, посмотрел ей в глаза и тихо сказал, словно в мысли Лукерьи заглянул:
– Не я сестреницу твою ненавижу, а хозяин мой, властелин всякого зла. Понимаешь небось, о ком я говорю? Вот он, безликий и многоликий, уродливый и обольстительный, отталкивающий и неотразимый, и провидит судьбу твоей племянницы, которая хоть малую опасность, да несет для моего владыки. Поэтому, когда утолишь свою жажду мести, утоли требование и моего хозяина. А не сможешь на сей раз, другого раза жди!
Протянул лешак руку Лукерье, глянула она на его волосатую ладонь, а на ней лежит что-то… малая косточка белая!
Навья кость!
– Бери ее, матушка, да изведи всех Васнецовых, – промолвил отрок. – Тогда я с тобой весь век буду!
Лукерья слезами залилась:
– Все сделаю, родимый! Все сделаю, радость моя! Скажи только, как тебя зовут?
– Если хочешь меня как-нибудь звать, зови Демьяном, – сказал сын. – Это хоть и не подлинное мое имя, но все же на него похоже. И помни, матушка: если не удастся тебе всех Васнецовых извести, я появлюсь вновь лишь тогда, когда навьи под твоим окном следы оставят. Это будет тебе знак того, что я тебя на встречу жду в лесу, на этой самой тропе!
Сказал это отрок – и исчез, словно и не было его никогда.
– Демьянушка, родимый! – возопила Лукерья, но никто ей не отозвался, а вслед за сыном исчез и лешак.
Рухнула Лукерья наземь, залила лешачью тропу слезами, но скоро спохватилась: чего это она попусту слезу льет и время теряет, когда надо поскорей в деревню ворочаться да с Васнецовыми расправляться?
