И здесь такие найдутся рано или поздно. Начнут «добровольно помогать» сильным мира сего, даже не за плату, а по зову души.
Как в воду глядела.
— Ты, барыня, посторожись, — сказала мне в последний раз Астасья, бережно укладывая в мой самодельный заплечный мешок крынку с коровьим маслом и провожая со двора. Она зябко куталась в платок и хмурила густые соломенные брови. — Намедни я Гутьку-побрякушку у нашего плетня видала. Дурна-то дурна баба, а как соседке нагадить — так живо умишком пораскинет. Не ладит она с нашей стороной, здесь-то, почитай, хозяйки справные, не посикушки какие. А эта — глаза завидущие, так и зыркает через забор. Платок, что я по твоему узору из козьей шерсти на шелковой нитке связала, увидела и прямо глаза выпучила, что твоя жаба. Как бы чего худого не вышло.
Я кивнула, благодаря за предупреждение, поудобнее пристроила за плечами мешок и быстрым шагом направилась по проулку в сторону околицы. Сама не знаю, что заставило меня в какой-то момент резко остановиться. Просто ноги вдруг в землю вросли. А потом тело само развернулось на месте и резвым сайгаком скакнуло в сторону, в приоткрытую калитку, через двор, мимо разрывающегося от лая дворового пса на цепи, на будку его, потом на курятник, к заднему забору и — у-у-ух! — спрыгнуло в соседний проулок.
Я тяжело осела под этот самый забор, пытаясь понять: что это было? Словно зверя лесного что спугнуло, и он метнулся, уходя от опасности. Так и я… а мозг просто за инстинктом не успел. Но теперь и он гонит вставать и бежать.
Главное, проулок этот не в ту сторону ведет, не к лесу, а к заболоченному берегу деревенской запруды. Там огороды и заборы вплотную к воде, дальше камыши и илище, по пояс в этой каше далеко не убежать. Но инстинкт упорно тянет меня в ту сторону.
Вот не было печали. Я подобрала подол и со всех ног кинулась туда, куда указывала интуиция. И все равно не успела — едва выскочила на топкий берег, добежала до утлых мостков и стала оглядываться, куда бежать, как откуда-то слева торжествующе заорали:
— Вот она, кур-р-рва мать! Держи ее! Не уйдешь, паскуда!
Глава 32
Странно, но я увидела все происходящее как бы с двух точек. Или с двух «я». Одна я смотрела перед собой и под ноги, а вторая словно взлетела и разглядывала всю картину целиком с высоты.
Именно эта вторая я увидела, как со всех сторон к тому месту, где моя юркая фигурка выскочила на берег пруда, сбегаются черные в предрассветных сумерках мужские силуэты. И их так много… один, два, три… пять, шесть. Десять. Ого!
Где-то по краю сознания мелькнула удивленная мысль — это же не моя земля, почему я ее чувствую? Или…
Нет-нет, граница безопасности там, правее, за скользкой илистой кашей, за рваной бахромой сухих камышей, там, где другой берег прихватило хрусткой кружевной корочкой первого морозца.
А злоба и азарт погони, темным фонтаном плещущие из бегущих супостатов, — уже вот они, рядом.
Я еще раз огляделась — и своими глазами, и «сверху». А потом без колебаний сиганула с утлых мостков в шоколадно-масляную жижу. Врешь, не возьмешь! Ил меня замедлит, но и преследователи не смогут бежать по нему быстрее меня. А я доберусь до чистой воды и переплыву пруд!
И мне даже не холодно, как должно быть в ледяной жиже, мне жарко!
Полный злости и разочарования рев где-то позади только придал мне сил, и я вдруг осознала, что… пробежала! Как раз проскакала «аки посуху» всю илистую полосу и с разбегу, подняв тучу брызг, обрушилась в чистую, льдисто-черную глубину пруда.
Теперь плыть… быстро плыть, пока азарт, страх и адреналин не выкипели в крови, пока греют меня изнутри так, что даже ледяная вода, мгновенно добравшись сквозь промокшую одежду до тела, только приятно холодит, словно я не северной осенью устроила заплыв, а в летнюю жару решила остудиться.
Главное, успеть к другому берегу, пока мои преследователи не добежали туда первые. Почему-то ни один из них не решился прыгнуть за мной в пруд, только орали и матерились.
Правда, чтобы меня теперь перехватить, им придется либо лезть сквозь топь и камыши вдоль огородов, либо бежать вокруг села, теряя драгоценное время. А самое удивительное во всем происходящем — это то, что мой взгляд сверху никуда не делся, и именно им я рассмотрела, как то один, то другой преследователь вдруг с диким ором начинает дергаться на месте, увязая… в неизвестно как вдруг подобравшемся к их ногам иле. То есть словно топкий берег взял и… расширился в сторону деревни, ловя «ловцов», как мух на липкую ленту.
Ни один, правда, не увяз настолько, чтобы это ему всерьез навредило, и я сама не знала, рада я этому факту или разочарована им. Оставлять врагов за спиной — не лучшая идея. Но и душегубствовать лишний раз тоже нет желания. Надо плыть!
Когда я выбралась из воды, все произошедшее на другом берегу уже казалось мне каким-то ненастоящим, как будто сном. «Верхнее зрение» исчезло, зато мокрая юбка мгновенно примерзла к ногам. Я застучала зубами, обхватила себя за плечи и изо всех сил рванула через редкий подлесок в сторону тропы. Домой! К печке! Я не имею сейчас права заболеть, тем более чем-то серьезнее насморка!
Думать о том, что это вообще было, сейчас некогда. Давай, давай, Бераника, бегом! Пусть ноги подкашиваются, а грудь разрывается от нехватки воздуха, останавливаться нельзя!
Когда я влетела за первый редкий строй берез, мне показалось, что я рухну замертво, не пройдя и двух шагов. Но ничего подобного: у меня словно второе дыхание открылось, и я полетела по расстеленному осенью золотому ковру к дому как на крыльях.
Вот уже и дымок из трубы показался над поредевшими березовыми маковками. Ну, еще немного…
На крыльцо я практически влетела. Последние несколько сот метров дороги смазались в памяти в одну желто-черную полосу, так быстро я неслась. Еще несколько шагов на пределе сил, рывок — и я еще успела услышать испуганный вскрик кого-то из девочек. И рухнула в ту самую ледяную глубь, что не смогла поглотить меня там, возле деревни, когда я саженками переплывала пруд.
— Мама-а-а! — отчаянный детский рев и испуганные всхлипывания канули следом, и я еще успела подумать, что не имею права так пугать мелких. А потом темная вода сомкнулась над моей головой.
Жарко… очень жарко. И темно. Кто-то плачет далеко-далеко, так, что звук едва доносится сквозь ватное одеяло пустоты.
— Ну что, бабка, не сдюжила? — ехидный голос возле самого уха. — Могу перенести тебя обратно к твоему теплому сортиру и газовой плите. Последние годочки в комфорте доживешь и без всяких проблем. Даже без маразма и болячек. И квартиру не придется продавать, сделаю подарок за неудачную попытку, я добрый. Умрет твоя праправнучка сразу, этой же ночью, не мучаясь. Согласна?
— Пошел ты на… и по… да через… — от души в три этажа выдала я. Вспомнила уроки ссыльной молодости и зеков из расконвоированных, что от голода превращались в неопасных и неспособных к побегу доходяг. Их пускали на «легкую» работу в поселок. И русский матерный был в ходу даже у университетских профессоров.
