— Ваш арсенал? — шутливо поинтересовался Розанов.
Остзеец небрежно отвечал:
— Это не более чем украшения интерьера. Инструменты из стекла не пригодны для черчения. Сложность шлифовки ухудшает строгость рабочих кромок, про хрупкость и склизкость даже упоминать не буду.
В следующем зале остзеец указал рукою в белоснежной перчатке на теснившиеся вдоль стен шкафы, набитые чертежами.
— Наша Артель неотвратимо становится монополистом. Сотни тысяч рублей годового оборота! Общая площадь изготовленных чертежей — пять тысяч квадратных саженей! — с упоением повествовал Линцбах. — Тьма человеко-часов! Самые отчётливые чертежи за чертой оседлости! Непревзойдённые изящество и свежесть линий и, как следствие, общая ясность.
Глазея на встречающихся на пути чертёжников в широких прорезиненных робах, подвязанных шнурками в местах сгибания конечностей, Розанов спросил невпопад:
— Зачем ваши служащие так одеты?
— Труд чертёжника принадлежит к самым негигиеничным, гласит первая страница руководства по черчению за авторством Нетыксы. Я ввёл униформу, чтобы придать нашей профессии благопристойность. Вы, уважаемый, вижу, тоже не чужды графита и чернил? — обратился он к Флоренскому, будто лаская его одеяние дружелюбным взглядом.
Тот промямлил что-то невразумительное, всё ещё задумчивый.
На пути им то и дело попадались чертёжники, то переносящие кипы готовых чертежей, то идущие по служебным делам. К паровой машинке, очиняющей карандаши, выстроилась небольшая очередь. Поначалу Розанов принял всех встреченных за немых. Мало ли, Якоб Линцбах с целью сохранения тайны привлекает к работам безъязыких инвалидов! Затем Василий Васильевич понял, что его ухо отказывается воспринимать чуждую речь. Так для человека, долго обретающегося в чужеземном краю, речь аборигенов превращается в малозначащий фоновый шум. Усилием воли писатель заставил себя услышать: чпоканье, дзыньканье, фырчанье и тому подобные звуки, выстраивающиеся в некую трудно прослеживаемую систему.
— Ваши работники изъясняются на неведомом наречии…
Линцбах с гордостью ответил:
— Моё изобретение — философский язык, насквозь алгебраический и оттого однозначный. Сформулированное на оном техническое задание не допускает разночтений. Почему, думаете, у нашей артели высочайшая продуктивность? Мы не тратим время на правку ошибок, потому что делаем их минимально! Какое, говорите, у вас дело?
— Надобно обмерить лавру, — неожиданно вступил Флоренский. — Для нужд реставрационной комиссии. Целиком, от самой глубокой клети до креста на колокольне.
— Павел Александрович — поверенный наместника, архимандрита Товии, — вдохновенно подхватил Розанов.
— Для Артели это не составит особого труда, — заверил Линцбах.
— А лавру станете вычерчивать на своём исполине? — спросил Розанов.
— Многие клиенты прельщаются нашей доской и настаивают, чтобы заказы отрисовывались на ней. Но чаще всего работа умещается на обычной доске. Впрочем, — он хитро зажмурил правый глаз, — мы сможем выделить уголок, три на три сажени. Ясное дело, это потребует доплаты…
— Благодарю вас, — с сердцем в голосе сказал Розанов и пожал руку чертёжнику, глядя ему в глаза.
Из соседней залы послышался перезвон, будто состязалась сотня колокольчиков, и Флоренский сурово, с обвинительными нотками в голосе выговорил:
— Не по канону!.. Какофония!
Линцбах извинительно улыбнулся и толкнул дверь в учебный класс.
Сидевшие за партами чертёжники вдобавок к чёрным робам имели во рту кляп — деревянный шарик. Щёки перетягивала удерживающая шарик резинка. Округлявшиеся вокруг кляпа губы выглядели так, будто готовы были в любой миг плюнуть красным деревянным шариком — Розанов невольно прищурился. На груди у чертёжников висела миниатюрная звонница — деревянная рамка, в которой помещались разномастные колокольцы. Из-за пояса у каждого торчала двурогая вилочка — камертон.
— Это — новобранцы, — прокомментировал Якоб Иоганнович. — При помощи кляпа и звонницы — карильона, мы отучаем их от привычного языка.
— Русского, что ли? — с неподдельным простодушием вопросил Розанов.
— Русского, немецкого, греческого, — со всегдашней улыбкой перечислял Линцбах. — От любого языка, который препятствует качественной работе.
Линцбах рассказывал, ведя экскурсантов через классы с рядами кульманов:
— Для каждого вида деятельности предусмотрен специальный язык. Причём в случае труда бок о бок два разговора не перебиваются. Под землёй, так же как и во взаимном удалении, что бывает в ходе обмерных работ, удобен карильонный перезвон. Заметили звонницу в холле? Мы с её помощью доносим объявления и распоряжения в самые дальние уголки артельного дома. В шумном месте мы используем язык ритмических телодвижений и поз.
— Всё ясно: и тут без оргий не обошлось! — обрадованно шепнул Василий Васильевич другу по переписке.
В следующем зале столпившиеся новобранцы в нарастающем темпе били ладонями по рамам своих карильончиков. Розанов увидал, что на полу в причудливых позах распластались двое чертёжников. Другая двоица обводила на скорость их тела циркулями не менее локтя величиной, в каждый заправлен кусок мела с кулак. На аспидно-чёрном полу там и сям виднелись нитевые контуры тел, оставшиеся от прошлых соревнований.
— Ребята отдыхают, — пояснил Линцбах, распахивая дверь в следующий зал.
Совсем юные подмастерья в шутку «пуляли» из деревянных угольников друг в друга, прячась и выглядывая из-за кульманов.
— Немедленно уберите инструменты в свои готовальни, — выкрикнул Линцбах. — Это не игрушки! Три наряда вне очереди каждому! Загоню в подстолие!.. Будете рассохшиеся транспортиры заново выверять!
Новобранцы повесили головы.
Василий Васильевич поинтересовался:
— Не слишком вы с ними строги? Проступок незначительнейший.
— Они позабыли о технике безопасности, — отчеканил Линцбах, — и заслуживают наказания.
Ведомые Якобом Иоганновичем, друзья по переписке осмотрели столярные мастерские, где из дерева и кости вытачивали инструменты и правили пришедшие в негодность, химическую лабораторию, где разводили чернила, краски, составы для копирования, наконец, местную пекарню. Хлеб приготовляли в товарных количествах, и так как он годен не только для пропитания — мякишем и крошками чистят и полируют чертежи, Василий Васильевич заключил, что пассаж Линцбаха насчёт ничтожно малого количества ошибок был хвастовством.
Договорившись о следующей встрече для заключения договора на работы по обмеру лавры, Розанов и Флоренский покинули контору Трудовой Артели Чертёжников. Уже перейдя дорогу, Василий Васильевич оглянулся: на приступке сидел чертёжник в резиновой робе, нагло выпучившись на них, крутил на пальце лекало, и оно, рассекавшее воздух, казалось смертельно опасным оружием.
