* * *
— Ничего я не узнал, — жаловался Боря, — кроме тайной страсти инспектора Тетерникова.
— Ну, это в Петербурге всякий знает, — отозвался Василий Васильевич и погрузился в раздумия. Ненадолго — отвлекли звуки речи поэта.
— Хотел написать одно стихотворение, — повествовал Бугаев, — но выходило оно настолько заумным, что я постеснялся. Вот Хлебников наверное его написал бы. А мне как-то неприлично. Одна строфа только сквозь мой обет молчания и вырвалась: «Планшет устроив на коленях, перстами сотворяю фляк, и вырезаю в фотошопе кровавый знак…»
Розанов поморщился:
— Вы знаете, Андрей… Борис… ах, эти ваши псевдонимы… Ну правда, это не лучшее ваше стихотворение. Вы его, пожалуйста, не публикуйте. Не к лицу вам заумь. Помилуйте, вот это вот слово «фотошоп» — ну можно ли представить что-либо более отвратительное?
— Можно, — мрачно ответил Боря. — Меня, к примеру, мучает слово «мемасик».
— Тьфу, — сказал Розанов. — Это у вас всё от знакомства с Хлебниковым, вы это лучше прекратите! Напишите что-нибудь как всегда: о Прекрасной Даме, о золоте в лазури, о зорях. Я даже готов послушать.
Боря Бугаев посмотрел на Василия Васильевича уважительно и сказал:
— Ну да, наверное. Ах, зори… — лицо его приняло мечтательное выражение, но почти сразу болезненно исказилось. Поэт взволнованно заговорил: — Знаете, сейчас произношу «зори», а мне мерещится: «обои в фотошопе», и какие-то цифры, какое-то, прости Господи, «экранное разрешение»…
— Не разрешаю! — твёрдо сказал Розанов.
Вернулся меньшевик.
— Что вы узнали, Коля?
— Обычные хулиганы эти гуляющие художники, — махнул Вольский.
— А вы не запомнили расцветку одежды господ, бросившихся на помощь Маяку? Верно, были в красном?
— Откуда вы знаете?
— Всё прозрачнейше. Это цветовая дифференциация. Главарь в жёлтом, а рассредоточенные в толпе подручные, так называемые «звеньевые» — в красном. Так им проще замечать друг друга в толчее. А картинки на лицах… Тоже классика. Вспомните восстание жёлтых повязок, боевую раскраску шотландских горцев. Человек, случайно нарядившийся в цвет главаря, очевидным образом вызывает неудовольствие. Маяк напал на вас по той лишь причине, что вы были облечены в его командирские цвета. Судя по всему, вам повезло сорвать крупную провокацию против государственной власти. Ладно, Маяком мы ещё займёмся…
— А сейчас что?.. — не вытерпел меньшевик.
— Ни вы, ни Боря не встретили и не могли встретить создателя Таро. Колода — разнородного происхождения, — с довольным видом изрёк Розанов. — Неспроста вам, Коля, казалось сходство фигуры дурака с газетными карикатурами. Неспроста и Варваре Дмитриевне мерещились рисунки дочерей. Я заметил сходство некоторых карточных символов с нащёчными рисунками футуристов… И вы, Боринька, были правы: рассвет на Таро действительно взят из каталога, с перетемнённой нерадивыми типографами репродукции Рёрих. Колода в большей степени сколлажирована, нежели нарисована. И вот кто её сколлажировал. В гостях у Вальманихи я услыхал имя: Гедройц.
Бугаев иронически улыбнулся:
— Гедройц? Та, которая плохие стихи пишет? Гумми их режет вдвое, правит и печатает в «Гиперборее». И берёт за то с авторши деньги.
Розанов выслушал поэта с интересом.
— Очень интересно.
— Гумми журнал содержит на её взносы, — захлёбывался от смеха Бугаев.
— Ну да, это она. Но мне она известна больше как врач. В сущности, какая ей разница, что резать и сшивать: человеческую плоть или картон? Женщина-хирург сколлажировала множество картинок, ну, может быть, подвергла ретуши для достижения единообразия. Все использованные в работе рисунки выполнены женщинами, девушками, девочками, — сотнею различных персон, принадлежащих к различным сословиям. По понятиям мистиков, такая колода Таро стократ сильней, чем созданная одной художницей. Кстати, я раздобыл научный труд этой самой Гедройц. Лежит на столике. Не успел изучить.
Боря взял рассматривать докторскую диссертацию Гедройц, примерно на двадцатой странице ему стало нехорошо, до тридцатой он уже не добрался, но едва добрался до дивана.
— Умоляю, не троньте книгу! Она опасна! — стонал Боря. — Бросьте в печку!
Меньшевик проронил с притворной заботой:
— Боря такой впечатлительный.
— Кое-какой навык рисования у Гедройц имеется, — заметил писатель, листая страницы.
Бугаев забился на диване в припадке. Он держался за живот, в рассекании которого, если судить по научному труду, особенно хороша была женщина-хирург.
— Положительно, её рисунки наделены своеобразным очарованием. Эк Борю скрутило! — Писатель ещё полистал брошюру и разочарованно сказал: — Не она рисовала. Указан некий художник.
— Видите, видите! — вскричал с дивана Боря. — Незачем к ней ехать. Даже рисовать не умеет. Очередной «ложный след». Василь Василич, вы по сути действуете супротив логики, — горячился поэт. — Споткнулись о какую-то Гедройц — тотчас мы едем к ней. Да ну её куда подальше! Всё равно как искать обронённые очки под фонарём только потому, что там светло.
— Помилуйте, Боринька, где же ещё искать? В темноте всё равно не найдёшь. А если как раз под фонарём выронил?
Поэт задумался.
— Ну что ж… Поедем в Царское Село!..
* * *
Последняя конфета сулила неземные блаженства. Миссия донести конфеты целыми и ненадкусанными была воистину невыполнимой. Хлебников держался из последних сил.
Не решаясь стучаться в чужое парадное, он ожидал, когда Вольский выйдет на улицу. И вот показалась вся троица его друзей, прошла мимо, не заметив притулившегося у цоколя марсианина.
Немного стесняясь, он догнал меньшевика, приподняв чутким перстом клапан пиджачного кармана и затолкнул уцелевшую конфету. Вольский обернулся:
— Вы чего-то хотели, Виктор?
Хлебников помотал головой, улыбаясь. Не заметив, как побледнел при его виде Бугаев, побрёл прочь, слегка покачиваясь от сахарного отравления, гордый собой за то, что выполнил возложенную миссию.
* * *
Приехали затемно. В сторожке у больницы никого не было, как не было никого и в швейцарской. Здание пребывало в тишине и темноте. Недолгие блуждания вывели друзей в едва освещённую комнату.
У камина сидел вполоборота круглоголовый господин. Пухлое его лицо, без следов какой-либо растительности, неярко освещалось сполохами.
— Вера Игнатьевна!..
— Да-да, — донёсся басовитый отклик.
— Мы хотели бы поговорить с вами об одном деликатном вопросе…
— О Таро? Да, это я создал колоду Таро. И что далее?
Вольского поразило, что женщина-хирург говорит о себе в мужском роде. Мгновением спустя он уяснил сходство: Гедройц — вылитая «папесса» из Старшего Аркана.
