В это время Витгенштейн переписывался с Фреге и Энгельманом. Фреге слал открытки, выражая ставшее уже привычным пожелание встретиться с Витгенштейном после войны и поговорить о логике. А Энгельмана в это время семья Витгенштейн наняла, чтобы произвести изменения в их доме на Нойвальдэггергассе, также он писал о гораздо более личных вопросах. 8 января 1918 года он довольно смело обрисовал духовное состояние Витгенштейна. Он хотел об этом сказать, когда они встретились в Вене на рождественских каникулах, но забыл. «Если говоря это, я несправедлив, прости меня»:
Мне кажется, что у тебя — по сравнению с той порой, в Ольмюце, когда я так не думал, — нет веры. Я пишу это, не пытаясь повлиять на тебя. Но я прошу тебя подумать над тем, что я говорю, и желаю тебе, чтобы ты делал то, что для тебя действительно лучше всего
[403].
Ответ Витгенштейна замечательно сдержан. «Ты прав, — написал он, — есть разница между мной, какой я сейчас, и тем, каким я был, когда мы встретились в Ольмюце. И насколько я знаю, разница в том, что я теперь немного достойнее. Я имею в виду, что я немного лучше осведомлен о недостатке у меня достоинства»:
Если ты мне теперь говоришь, что у меня нет веры, ты абсолютно прав, только у меня не было ее и раньше. Разве не очевидно, что когда человек хочет как будто бы изобрести машину, чтобы стать достойным, у такого человека нет веры. Но что мне делать? Мне ясно одно: я гораздо хуже могу обсуждать себя самого; на деле я буду оставаться свиньей или стану лучше, вот и все! Только давай оставим трансцендентальную болтовню, когда все дело яйца выеденного не стоит
[404].
«Я уверен, что ты абсолютно прав во всем», — заканчивается письмо. Кажется, Энгельман в одно и то же время сказал и ерунду и правду. Это сочетание Витгенштейн также приписывает собственным словам в «Трактате», но Рассел как логик нашел их глубоко неудовлетворительными.
1 февраля 1918 года Витгенштейна повысили до лейтенанта и 10 марта перевели в горный артиллерийский полк на Итальянском фронте. Он почти завершил книгу. 25 марта он написал Фреге и признался, что многим его работа обязана пожилому и все еще непризнанному логику. Фреге ответил, что его изумило столь экспрессивное признание:
Каждый из нас, думаю, берет что-то у других в интеллектуальной работе. Если я содействовал вашим усилиям больше, чем сам об этом подозревал, я очень рад
[405].
В предисловии к финальной версии книги Витгенштейн повторяет: «великолепным трудам Фреге и работам моего друга мистера Бертрана Рассела я обязан тем, что они в значительной мере стимулировали мою мысль».
Прибыв в Италию, Витгенштейн почувствовал, что болен энтеритом, от которого он страдал в Ольмюце, и послал к Энгельману за лекарством — «тем единственным, которое мне помогало». Энгельман не спешил отвечать, и когда 28 мая он наконец взялся за перо, то спросил Витгенштейна, не знает ли тот лекарства от слабости воли! Его письмо пересеклось с книгами, посланными Витгенштейном, «которых ты не заслуживаешь, потому что слишком ленив даже для ответа на срочную просьбу»
[406].
Некоторое время Витгенштейн провел в военном госпитале в Больцано, где он, по-видимому, мог продолжать работу над книгой. Фреге в письме от 1 июня отмечает, как рад, что работа Витгенштейна подходит к завершению, и надеется, что она будет на бумаге «и поэтому не потеряется»
[407].
В тот же день Адель Жоль написала слегка обиженно: она извинялась, что тревожит его еще одним письмом, когда он так презирает письма и не хочет участвовать в поверхностном обмене любезностями. Супруги Жоль, возможно, были первыми, но ни в коем случае не последними из друзей Витгенштейна, ставших жертвами его изменений, вызванных опытом войны.
Ко времени австрийского наступления 15 июня Витгенштейн достаточно выздоровел, чтобы принимать в нем участие, и его назначили наблюдателем на батарее, атакующей французские, британские и итальянские войска в горах Трентино. Снова он был отмечен за храбрость. «Его исключительно храброе поведение, спокойствие, хладнокровие и героизм, — сообщалось в отчете, — заслужили всеобщее восхищение войск»
[408]. Его представили к золотой медали «За доблесть» (австрийский аналог Креста Виктории), но вместо этого наградили медалью «За военную службу» с мечами: решили, что его действия, хотя и храбрые, недостаточно важны, чтобы быть отмеченными высшей наградой. Последняя атака, в которой принимал участие Витгенштейн, и более того — последняя атака австрийской армии, быстро захлебнулась. В июле после отступления ему дали большой отпуск, продлившийся до конца сентября.
«Логико-философский трактат» окончательно сформировался не в Вене, а в доме его дяди Пауля в Халляйне возле Зальцбурга. Однажды летом 1918 года Пауль Витгенштейн неожиданно столкнулся со своим племянником на железнодорожной станции. Он понял, что тот отчаянно несчастен и готов покончить с собой, и уговорил его приехать в Халляйн. Там Витгенштейн и закончил свою книгу.
Вероятнее всего, причиной этого желания умереть стало письмо от миссис Эллен Пинсент от 6 июля. Она сообщала Витгенштейну о смерти ее сына Дэвида, который погиб при крушении аэроплана 8 мая. Он занимался аэродинамическими исследованиями и погиб, исследуя причину прошлой аварии. «Я хочу сказать вам, — писала она, — как он вас любил, он ценил вашу дружбу до последнего»
[409]. Памяти Дэвида Витгенштейн посвятил завершенную книгу. Дэвид был, как он писал миссис Пинсент, «моим первым и единственным другом»:
Я действительно знал многих молодых людей моего возраста и был с некоторыми в хороших отношениях, но только в нем я нашел настоящего друга. Часы, проведенные с ним, стали лучшими в моей жизни, он был мне братом и другом. Каждый день я думал о нем и очень хотел снова его увидеть. Да благословит его Господь. Если я доживу до конца войны, я приеду к вам, и мы поговорим о Дэвиде
[410].
«И еще, — добавил он. — Я только что закончил философскую работу, над которой я работал еще в Кембридже»:
Я всегда надеялся когда-нибудь показать ее ему, и для меня она всегда будет связана с ним. Я посвящу ее памяти Дэвида. Он всегда питал к ней большой интерес, и я обязан ему хорошим настроением, которое помогало мне работать.
