26 октября мы прибыли в Гжатск, а 30-го достигли Вязьмы. В этот день мы оплакивали потерю двух французских адъютантов, очень приятных людей, которые на небольшом расстоянии от обоза были зверски убиты мужиками-казаками, прежде чем нам удалось вырвать их из рук последних. Между Семлево и Дорогобужем, 3 ноября, нас догнали первые беглецы из армии и принесли известия об отступлении большой армии и о начавшемся всеобщем разложении. 5-го мы прибыли в Дорогобуж, 9-го мы достигли Смоленска.
Вблизи от Москвы наш обоз состоял приблизительно из 100 человек, среди них около 50 способных носить оружие. Со дня на день это число увеличивалось, потому что все одиночки предпочитали идти с большой массой, средства защиты у которой постоянно становились все более значительными. Спустя несколько дней с нами были уже генералы и офицеры всех чинов и солдаты всех родов войск. Меньшая часть из них была с полной амуницией, некоторые имели какое-нибудь одно оружие, большинство же не вооружены вовсе. Не было ни одного, кто бы не тащил с собой какой-нибудь трофей, от малейшей тряпки до дорогой шали, от жалкой овчины до изысканнейшего меха, от убогой крестьянской телеги до парадной кареты. Чем больше сил еще оставалось у солдата, тем лучше он был вооружен, но и тем менее нагружен добычей. Пехотинец и тут обходился своими двоими, кавалерист ехал или на русском Konji (крестьянская лошадь), или вместе с другими на какой-нибудь подводе, или по крайней мере гнал своего обессилевшего Копр до тех пор, пока тот еще мог идти, перед собой, навесив на него свою амуницию. Насколько пестро перемешались рода войск, настолько же и нации: кроме французов и немцев из разных местностей, можно было видеть поляков, испанцев, португальцев, итальянцев, далматинцев, иллирийцев и т.п. Марши становились все тяжелее, провиант все реже. 5-го нас нагнало и перегнало много беженцев, к этому дню мы уже находились в центре большого отступления. Больные и раненые были размещены, насколько это было возможно, в Смоленске, и моя госпитальная служба на этом закончилась.
Уже к концу августа погода стала более суровой. Если днем еще было тепло, то ночи стали прохладными. В сентябре они стали холодными. Но до 7 ноября небо оставалось ясным, а ветер не более резкий, чем обычно в эту пору в Германии. Однако 8 ноября внезапно наступила зима. Сильный северо-восточный ветер принес пургу и чувствительный мороз, который так быстро крепчал, что уже на следующий день стал почти невыносимым. Так продолжалось до 12 ноября, когда вечером он снова начал ослабевать.
Из-за множества повозок дороги стали плохими уже в хорошую погоду. С приходом морозов и снега они хотя и стали снова лучше, но из-за бесконечного потока пеших, всадников, повозок всех родов они стали вскоре такими скользкими, что пеший мог продвигаться лишь с усилием, всадник с большим трудом вел свою лошадь через узкие места, и тысячи повозок, которые обессилевшие и неподкованные лошади не могли вытащить, должны были быть здесь брошены.
Для себя самого мне все время удавалось доставать провизию из провиантских телег. Но вскоре они опустели, и теперь я лишь изредка мог купить съестных припасов за большие деньги. В Смоленск я добрался изголодавшимся и полузамерзшим. У меня совсем не было белья и теплых вещей. Мой слуга с двумя лошадьми и всем моим багажом после уверений нескольких солдат, что в большом лесу у Гжатска меня поймали и убили, ушел с партией раненых обратно за Березину.
Глава девятая
В Смоленске я встретил нескольких офицеров моего вскоре по оставлении армией Москвы полностью распавшегося полка, к которым я присоединился. Мы поселились вместе в пустом доме. Для отопления разламывали соседние дома. Провизия была почти на вес золота. Среди нас свирепствовал голод, мы терзались мыслями о нашей дальнейшей судьбе. Некоторые из наших лошадей, которым не нашлось пристанища, пали от холода и голода, других у нас украли ночью, против чего нашим людям потребовалось применить жестокие меры. Я сам потерял из-за мороза и голода 2 из 4 лошадей. Хорошие дрожки (Trotschke), брошенные владельцем около Вязьмы, в которые я запряг своих лошадей, я должен был из-за обессиливания последних и из-за невозможности в общей давке вести их дальше за 3 дневных перехода до Смоленска снова оставить. Четыре дня мы оставались, парализованные морозом, и не собирались покидать город прежде, чем выступит император. С теми войсками, которые он выбрал для своего сопровождения, как мы считали, мы вернее всего сможем продолжать путь. И даже если именно здесь мы меньше всего могли рассчитывать на провизию, мы уже решили в крайнем случае удовольствоваться лошадиным мясом.
Город Смоленск представлял собой теперь лишь кучу развалин. Не проходило ни одной ночи без того, чтобы не сгорело несколько домов. В городе невозможно было встретить ни одного жителя, все покинули свое жилище. Кстати, положение города на горе и на склоне к Днепру романтично, а на противоположном берегу от реки поднимаются горы такой же высоты, застроенные домами и густо пересеченные глубокими оврагами.
В этом городе, как уверяли, мы должны были найти в изобилии провиант и, в чем также была необходимость, свежий корпус из 40 000 человек. Мы были жестоко обмануты. Там не было ни одного порядочного полка, город в течение нашего пребывания был наполнен лишь остатками большой армии.
Из-за ужасного холода мы оттягивали наш отъезд из Смоленска, сколько это было возможно. Наконец 13 ноября, в день выступления императорской гвардии, мы также начали дальнейшее отступление44. Первый дневной переход прошел без происшествий. Второй был менее удачен. Большие массы казаков сопровождали беспорядочную массу по обе стороны и использовали любую возможность, которую предоставляла местность, чтобы приветствовать нас пушечным огнем и обескровливать нас своими нападениями. В Красном мы наткнулись на императорскую главную квартиру, которую в ночь с 15-го на 16-е русские атаковали яростно, но без особого успеха, в то время как мы были впереди на 1/2 часа пути, у Сорокино, на бивуаке в томительном ожидании исхода. 16-го и 17-го мы прошли через Ляды и Дубровну и 18-го, перейдя Днепр, достигли Орши. После дневки мы следовали, снова жестоко теснимые казаками, по дороге на Минск и 22-го пришли в Бобр, где нам снова удалось устроить дневку. На последнем из трех следующих дневных переходов мы прошли через Борисов. В этом городе мы покинули дорогу на Минск и направились по Виленской дороге к берегу Березины. Здесь в расположенной в получасе от реки деревеньке мы остановились на ночевку.
Остатки армии тянулись, каждый как ему вздумается, по дороге. Некоторые пытались найти провиант по боковым дорогам. Кому-то это удавалось, большинство же поплатилось за попытку смертью или пленом. У Красного мы нагнали и перегнали еще боеспособную часть армии. В Орше мы снова были в середине армии, как и в Бобре. На Березине все опять скучились вместе. День за днем еще сохранившиеся полки должны были сражаться с неприятелем, арьергард ежечасно отражал наседающих русских. Боеспособная часть армии становилась все меньше. Надеялись было на Минск как конечную цель отступления, но прежде чем мы смогли добраться до этого города, его захватил адмирал Чичагов и оттеснил нас на дорогу к Вильне. Теперь надеялись на этот последний город.
