После завтрака меня доставили к командиру эскадрона, который стоял бивуаком у Швепница, и при виде моей униформы, которую он знал по вчерашнему дню, он очень обрадовался. После нескольких незначительных вопросов он отправил меня далее, где-то на час пути, к своему генералу, который спрашивал меня на хорошем немецком имя, звание, обстоятельства моего пленения, численность французских армий, о ее позициях, о главной квартире Наполеона и т.п. и немедленно послал меня к командующему аванпостами генералу Ланскому в Бернсдорф, в трех часах от Каменца. Здесь мне также задавали разные вопросы, а вечером передали команде казаков, которая должна была перевезти обоз в тыл, но из-за небезопасной дороги вскоре снова вернулась в Бёрнсдорф и там заночевала.
На следующее утро меня вместе с также плененным королевско- саксонским окружным начальником фон Карловичем и его секретарем Конради посадили на телегу, чтобы вместе с ними послать в Баутцен. В обед мы как раз собирались проезжать через одну деревню, когда нас увидел русский уланский полковник и, коротко поговорив с нами, взял с собой во дворец тайной советницы фон Гласс из Берлина на обед. Во время трапезы, на которой среди прочих присутствовал также старый казачий майор, разговор велся свободно и непринужденно, и ни один русский не испытывал ко мне более враждебности после того, как я признался, что проделал русскую кампанию. Когда за кофе управляющий имением услышал, что при пленении у меня отобрали трубку, он подарил мне свою собственную. Хотя она и была более дешевой, но пришлась как нельзя кстати.
После обеда мы еще немного продолжили путь, но вскоре должны были повернуть обратно, свернули влево, назад к Виттихенау, где провели ночь в комнате под надежным караулом. 16-го утром нас передали эскадрону коричневых гусар, мы прошли слева от Баутцена через главную квартиру генерала фон Блюхера, где нас встретил верхом сам генерал в сюртуке, кивере, с длинной трубкой в зубах. Он задал мне несколько вопросов, высказавшись при этом жестко о борьбе южных немцев против северных. Некоторое время после того нас осыпали бранью прусские солдаты и унтер-офицеры, но затем подошедшие офицеры защитили нас от последующих злоупотреблений.
Вечером мы прибыли в Штайндёрфель (в 1 1/2 часах пути от Баутцена), в главную квартиру генерала графа Витгенштейна. Здесь двух саксонских чиновников от меня отделили, и я до следующего вечера вместе с другими пленными был в лагере с казаками. К вечеру вместе с обозом пленных около 200 человек меня отправили пешком в Вайссенберг , оттуда обратно в Вюршен (в 2 часах от Баутцена), главную квартиру императора Александра.
Когда мы прибыли туда, было 10 часов ночи. Более часа ожидали мы с нашим конвоем дальнейших распоряжений. Наконец пришел приказ поместить пленных в лагерь калмыков и башкир. Они немедленно составили вокруг нас тесный круг и принудили нас, несколько раз пересчитав толпу, лечь на землю. Место было болотистое и никак не подходило для ночевки живых существ. Тем не менее мы должны были лежать в воде, и нам даже не было разрешено поднимать над водой голову, ибо каждый раз подходил башкир, немедленно толкавший голову обратно в воду со словами: Spiz (спи), товарищ, Spiz! Это была самая тяжелая ночь в моей жизни. Хотя с рассветом нам позволили встать, но должно было пройти еще несколько часов, прежде чем нам разрешили погреть у огня наши совершенно закоченевшие от влаги и холода члены. Около 10 часов меня привели к адъютанту императора генералу Вольцогену, который допрашивал меня. Когда-то он был на вюртембергской службе и сказал мне об том, но не выказал ни малейшего желания облегчить мою участь. Вернувшись в тот же бивуак, я снова встретил г-на фон Карловича и его секретаря. Вскоре меня снова вызвали во дворец, к другому генералу, который предложил мне поступить на службу в Немецкий легион, представив мне, с одной стороны, выгоды этого предложения, а с другой — неудобства, с которыми я столкнусь в качестве пленного. Я отказался от его предложения и был возвращен обратно в тот же бивуак. Чтобы переубедить меня, тогда же к нам подсадили одного французского дезертира, который выдавал себя за аджюдан-майора и назвался Лодоном (впоследствии я узнал, что он был аджюдан-унтер-офицер, а звали его Мерсье). Но ни его усилия, ни его аргументы не заставили меня переменить решение.
К вечеру нас передали конвою русских ратников. Эти солдаты носили довольно высокие круглые валяные шапки с буквой А и крестом впереди, коричневый кафтан, перехваченный ремнями, и были вооружены пиками. Они обращались с нами лучше, чем башкиры и калмыки, и их мало заботило, как мы хотели ночевать — стоя, сидя или лежа. Но кормили они нас столь же скудно, как это было уже на протяжении нескольких дней, и могу сказать, что с обеда 15-го числа я всегда был рад куску лошадиного или собачьего мяса.
19-го утром имеющиеся пленные были наконец отправлены обозом в тыл. Моими товарищами по несчастью были капитан Фишер из штаба генерала Бертрана и несколько сотен солдат — французы, немцы, итальянцы, частью в самой жалкой одежде, наполовину голые. К нашему величайшему сожалению, к нам прикомандировали и г-на Лодона. Наш конвой состоял из сотника донских казаков с урядником, одного башкирского сотника и 20 башкир. Пленные офицеры получили телеги, унтер-офицеры и солдаты шли пешком. В первый день мы добрались до города Гёрлиц, вблизи которого разбили бивуак. Через день к нам присоединились наряду с несколькими солдатами лейтенант Коллива и су-лейтенант Ромпани из первого итальянского линейного пехотного полка. Через Лаубан, Наумбург и Бунцлау 21 мая мы прибыли в Силезию. Весь следующий день, пока мы отдыхали, была слышна сильная канонада, которая к вечеру становилась все ближе и потому радовала нас, а наш конвой, наоборот, беспокоила.
На следующее утро мы узнали, что русские и пруссаки проиграли сражение и массово отходят к Одеру
. 24-го нас догнали отступающие обозные телеги, и весь марш грубые обозные осыпали нас бранью, а иногда и с рукоприкладством. У Штайнау мы переправились через Одер и через Винциг, Трахенберг и Зулау 26-го достигли Милича, последнего силезского городка, где мы снова устроили дневку.
С 20 мая офицеров на ночь размещали в домах, а солдат запирали в хлевах или сараях. Обыкновенно наша квартира состояла из 1 комнаты с соломенным ложем. Один башкир ложился внутри поперек дверей, тогда как другой таким же образом помещался снаружи. Везде на квартирах нам давали поесть — однако лишь в той степени, до какой простиралось доброжелательство хозяина дома. По приходе в квартиру нам больше не разрешалось выходить, а во время марша никому не разрешалось покидать свою телегу. Лишь на границе Силезии, в Ми- личе, нам в первый раз дозволили в местах, где мы стали на квартиры, ходить в сопровождении башкир. Уставших или захотевших справить нужду солдат ударами и тычками возвращали обратно к партии. Когда они [солдаты] снашивали ботинки или сапоги, они шли босиком, и вскоре во всей партии нельзя было увидеть ни одного ботинка, ни одного сапога. Нечистота также вскоре настолько завладела ими, что они были полумертвые от паразитов, и из всей партии большинство погибло по пути из-за недостатка провианта и платья, а также от тягот марша.
За Гёрлицем местность была опустошена войной. Гёрлиц — хорошо населенный, живой город, его местоположение очень приятно. Лаубан и последующие силезские городки более или менее хорошо выстроены, земля плодородна, скорее равнинная, чем возвышенная, песчаная к Одеру и за ним. Деревни чистые и зажиточные. Ближе к польской границе песка становится больше, города и деревни менее приятны на вид. В Миличе, городке, принадлежащем графу фон Мальцану, наряду с красивым дворцом находится чрезвычайно красивый сад.
