Ах, Флоренция! В аэропорту беру такси, по указанному адресу меня встречает целый «комитет по приему». Стефано (с виду молодой, стильный и интеллигентный), его сестра Анджела (живет в том же доме), ее друг Бенедетто (старый товарищ Нино) – все они выглядят дружелюбно и совершенно безопасно. Стефано тащит мой чемодан в по-современному скудно обставленную квартиру, где на верхнем этаже в конце винтовой лестницы располагаются две спальни. Точнее, одна большая с двуспальной кроватью, ванной комнатой и слуховыми окнами на крыше с пультом. В прихожей обнаруживается узенькая кровать, на ней Стефано собирается спать сам. Мы с ним чувствуем себя несколько скованно. Я действительно не знаю, как вести себя в ответ на подобное гостеприимство.
Ближе к вечеру приходит с проверкой Бенедетто. Довольна ли я жильем? Конечно! С той только поправкой, что спать в комнате, когда Стефано спит на лестнице, мне неловко. «But you’re a wo-o-man», – отвечает, растягивая на итальянский манер слова, Бенедетто и делает взмах рукой, словно говоря, мол, закрыли эту тему.
Стефано готовит ужин в честь моего прибытия: паста аль денте и томатный соус. Ставит на старый проигрыватель пластинку классической музыки. Да, у него есть и такое! Говорит, что собирает старый винил. На полке «Пинк Флойд», Фрэнк Синатра, Эдит Пиаф и классика – всё, что я люблю. Мне начинает казаться, что я в правильном месте. Возможно ли такое? В домашней библиотеке – писатели от Боккаччо до Пруста, на столе лежит «Божественная комедия» (разумеется, на языке оригинала). Стефано учит ее наизусть, чтобы обучать детей и стариков в своей родной деревушке. На полке стоит камера-обскура конца XIX века, на стене – старые часы и плакаты работы Кандинского. «I like old things, combined with new»
[36], – говорит этот 22-летний скромный молодой человек, совсем не имея в виду меня.
Я пока что не признаюсь, что для меня сочетание Флоренции, Уффици и «Пинк Флойда» составляют экстатическую святую троицу. Дело в том, что, когда я в 16 лет вернулась домой из короткой, но крайне насыщенной поездки по Италии, я была настолько поражена Леонардо да Винчи и красными крышами, что бодрствовала всю ночь. Слушала вновь и вновь «Пинк Флойд» – и все смотрела на винчианских женщин бежевого цвета в настенном календаре, купленном в книжной лавке Уффици. И потом они на долгие годы останутся на стене моей комнаты.
И вот я здесь и ощущаю, как по жилам бежит огонь.
С утра отправляюсь на автобусе в старый центр и целый день провожу на узких улочках Флоренции. Обедаю в «Траттория Нелла» и размышляю, возможно ли ощутить экстатический синдром Стендаля в ресторане: солея (морской язык) и обжаренный в масле шпинат настолько божественны, что от счастья наворачиваются слезы.
После обеда направляюсь в церковь Святого Креста. У могилы Микеланджело ощущаю, как к горлу подкатывает комок. Бюст работы Джорджо Вазари передает теплоту и ум художника, только мое переживание вряд ли способно соответствовать масштабам синдрома Стендаля, как бы мне ни хотелось выдавить его из себя. Зато синдром Микеланджело – проблемы со зрением и шейным отделом позвоночника, вызванные скверной эргономикой рабочего места, от которых он страдал, расписывая Сикстинскую капеллу, – угрожает уже при просмотре боковых фресок: начинает кружиться голова, становится дурно. Приказываю себе собраться. Осмотр флорентийских шедевров только начинается!
Уже дома синдром Стендаля накатывает на меня по полной и, как обычно, задним числом. Я чувствую, что задыхаюсь, хочется плакать и смеяться одновременно. Чувства неестественно преувеличены.
Возвращаюсь из магазина и сталкиваюсь со Стефано. Тот пришел из университета, но не открывает тут же ноутбук, не уходит в телефон с головой, как поступил бы любой другой молодой человек образца 2014 года, а ставит пластинку «Пинк Флойд» и усаживается на диван со своим Данте. Я на кухне ем «Цезарь», из колонок раздается вступление к «Wish you were here», самое красивое и длинное вступление в мире, а затем «Remember when you were young, you shone like the sun… Shine on you crazy diamond…». Как будто съела «мадленку Пруста». Ныряю в пропасть времени и ощущаю тот момент, когда все казалось возможным. Рассказываю Стефано дрожащим голосом историю себя шестнадцатилетней, но он только смеется. Возвращаюсь на кухню к своему «Цезарю» и печенью «Мадлен», экстатически улыбаясь.
Меня предупреждали, что во Флоренции в ноябре идет дождь, и очень скоро я смогла в этом убедиться. Дождь лил не переставая. Однако я с упорством крепкого орешка ответственно обхожу церкви, монастыри, музеи и палаццо до сбитых ног. Хожу на экскурсии и думаю, насколько проще было бы пройти по жизни в сопровождении экскурсовода. Спасибо!
Вообще, собираясь во Флоренцию, я думала поклониться шедеврам эпохи Возрождения, роскоши города, красоте фресок и красавицам с красивых картин, но вскоре заметила, что флорентийская архитектура, если оценивать ее архитектурным мерилом, оказывается на удивление суровой. Здесь нет дивных, неистовых украшений; фасады строги, скупы, похожи на форпосты – закрытые и немного пугающие средневековые палаццо (в них я все равно влюбляюсь. Уходящие ввысь сторожевые башни как будто готовы к тому, чтобы осыпать непрошеных гостей стрелами или лить на них горящую смолу. Здесь нет ни намека на игривость, веселость или слащавость – архитектура не слишком добродушна. В лучшем случае фасады церквей облицованы мрамором разных видов (белый каррарский, розовый из Мареммы, зеленый из Прато), но очень часто безо всякого декора. На фоне окружающих зданий собор Санта-Мария-дель-Фьоре, конечно, впечатляет, но и в нем есть что-то в хорошем смысле примитивное, почти животное: в темноте вечера он напоминает мне одиноко стоящего Тоторо
[37].
Красивых фресок и картин здесь предостаточно – то и дело перехватывает дух. Впитываю в себя фотографическую точность, яркие или выцветшие образы, скрытые смыслы фресок. Узнаю, что они присущи именно Флоренции (требуется вполне конкретный климат), что техника сложна – справляются только мастера; что лики мадонн списаны с современниц, даже с проституток; что если образ с краю смотрит прямо вперед, то это скорей всего сам художник. Фрески церкви Святой Троицы мне нравятся больше всего, и, проходя мимо, не могу не зайти внутрь. Застреваю в капелле Сассетти. В 1480-х годах Франческо Сассетти нарисовал всю свою семью в одеждах праведников и в сценах, подчеркивающих богатство и высокое положение, по меркам конца XV века. В эпоху Возрождения частные усыпальницы, переданные в дар сановными персонами, являлись существенным источником обогащения для церквей. Ситуация мало изменилась сегодня: если хочешь, чтобы освещение перед фреской зажглось, в металлическую шкатулку на стене капеллы следует бросить монетку; свет гаснет именно в тот момент, когда вот-вот приходит осознание смысла фрески.
Чем больше смотришь на фрески, чем дольше изучаешь их историю, тем больше они увлекают и затягивают. Создается ощущение, будто, рассматривая достаточно долго произведения, их запоминаешь наизусть до каждого миллиметра, впитываешь в себя нечто исключительно ценное. Кажется, словно смотришь сквозь завесу – и вот-вот тебе откроется глубинный смысл жизни. Чувствуешь себя как толкователь снов, во все проникший, но потерявший нить, как только проснулся.
