Ночью вновь думаю о том, насколько неисповедимы пути человеческих страстей: священные крайние плоти, ночные женщины – каких только нет объектов поклонения на свете! Да и кто я такая, чтобы смеяться над святыми мощами? Бог знает, в какой экстаз впаду я сама, если обнаружу прядь волос Софонисбы или подлинный отпечаток пальца Артемизии.
На сегодня обещана жара, поэтому планирую провести день дома. Мою посуду, стираю, готовлю обед и предпринимаю попытку освежить записи в своем дневнике и довести их до нынешнего момента. Мною движет некое чувство вины: хотя я и не бреду по Синайской пустыне вместе с верблюдами, но ведением дневника не утруждаю себя уже который день. Требуется обработать и скрытые в глубинах компьютера исследовательские записки. Если так пойдет и дальше, книга никогда не родится. С завистью думаю о невероятной энергии и способности моих ночных женщин доводить начатое до конца: если бы это писала Лавиния или Артемизия, не говоря уже об Изабелле или Иде, то все было бы давно оформлено в лучшем виде! И никто из них не шастал бы по горам в поисках древних могил фалисков, никоим образом не связанных с главным делом. Они сидели бы дома и работали!
Потом я думаю: если на градуснике +32, почему бы не разрешить себе поваляться на диване с закрытыми ставнями и не посмотреть «Сладкую жизнь»? О таком можно только мечтать – смотреть Феллини именно здесь, где его кинокартины вдруг начинают ощущаться документальным показом повседневности!
Мне кажется, что я там, где и должна быть. Остальной мир существует где-то далеко, скрытый тонкой дымкой – собственно, как и ожидающая написания книга.
С визитом прибывает представитель фонда арт-резиденций, и по этому поводу Карла устраивает ужин в подвальном помещении моей квартиры. Карла готовит с шести утра, стол ломится от изысканных блюд. Тут и омлеты, салаты с пастой, бобовое рагу, баклажаны в масле, жаренное на гриле куриное филе, сыры, салями, оливки, бобы люпина, тирамису. Все активно подливают себе и другим просекко, стоит просто чудесный шум и гам, слышна речь на самых разных языках – финском, английском, итальянском, эстонском и даже шведском. Присутствует представитель фонда Юрки с подругой, их друзья, недавно познакомившиеся и влюбившиеся друг в друга, Аура без мальчишек, фотограф из Эстонии Карел, а еще Мари, Кай и Кристель, накануне приехавшая дочь Кая с мужем, Карла и ее муж Паоло. Юрки, забавный и громкоголосый, он оделся в купленную в верхней деревне слишком тесную ярко-желтую футболку с неподходящей для его персоны надписью «beach life», что, вне всякого сомнения, отражает его чувство юмора. Кай не особенно участвует в разговорах, но смотрит на сидящих перед ним в ряд молодых женщин со счастливым выражением лица. Карла вообще не сидит за столом – кажется, ей даже не хватило стула – она безостановочно готовит все новые и новые блюда и с удовлетворением наблюдает за тем, как их поедают другие. Именно такое гастрономическое безумие мне хотелось испытать во Флоренции, а оказалось, что обрела его здесь, где предполагалось, что меня ожидает «одинокий ретрит». За столом ведутся разговоры о предыдущих постояльцах арт-резиденции: были такие, кто запирался на месяц в квартире, а потом жаловался на то, какое это ужасное место; другие не покидали деревни вообще, в лучшем случае ходили в лес; один совершенно случайно оказался в Маццано под Миланом, другой попал в Наццано; третий в панике позвонил Карле и пожаловался, что в квартире обитают призраки. К счастью, на тот момент одна квартира оказалась незанятой, поэтому его переселили туда на время, пока Карла проверяла его жилье на предмет сверхъестественных существ. Юрки явно остался доволен тем, что я призналась в любви к Маццано.
К полуночи все расходятся, столы прибираются, арендованные стулья возвращаются. Пройдя десять метров до дому, я наливаю себе бокальчик Верментино и поднимаюсь на крышу посмотреть на звездное небо и послушать немой шелест древнего леса.
В последний день Аура пишет мой портрет.
Она и раньше интересовалась, могу ли я побыть ее моделью – на что я, конечно, ответила утвердительно. Аура рисует на полу своего ателье, свет льется потоками из потолочных окон. Я сижу перед ней и делаю вид, будто читаю, стараясь ей не мешать. Она наносит штрихи длинной палочкой, окуная ее в черную тушь, затем рисует акварелью – синим и черным – несколько набросков, лист за листом, в разных ракурсах, то ближе, то дальше. Аура предупреждает, что не пишет точных копий, и я это уже знаю: на картинах в ателье лица женщин целиком или полностью заштрихованы, у многих – тело животного или их образ выглядывает тенью из-за плеча. От работ веет смесью отстраненности и присутствия.
Истинное наслаждение наблюдать за ее работой. Аура болтает без умолку, вместе с тем на бумаге появляются эти темные странные изображения, причем если что-то идет не так, то Аура не раскисает, а просто обрабатывает большой кистью или закрашивает черным поверх наброска. Акварель расползается по мокрой бумаге, Аура проводит по моему лицу куском ткани – лицо становится наполовину смазанным, словно погрузившимся в черную воду лесного озера. На одной картине я выгляжу трехлетним ребенком, на другой – юношей, а на некоторых даже узнаваема. Довольно странное чувство – видеть себя на бумаге глазами другого человека, хоть Аура и говорит, что художники в конечном итоге всегда рисуют только самих себя. На последнем большом листе Аура рисует разные версии нескольких лиц в ряд и слоями, они похожи на дрожащие негативы или следы археологических раскопок.
Два наброска я забираю с собой. Большую картину Аура оставляет себе – над ней она хочет еще поработать и, возможно, даже закончить. Аура говорит, что работает над выставкой под рабочим названием «Женщины, бегущие по пустыне». На картинах будут образы животных, иногда – только намек на скрытую угрозу за пределами картины, так чтобы непонятно было, бегут ли женщины вместе с животными или же убегают от них.
Я сразу понимаю, о чем она говорит.
Перелет красив как никогда. Мы вылетаем из Рима, проносимся над зелеными холмами к озеру Браккьяно, из иллюминатора можно различить городок Ангвиллару на мысе и крепость Орсини. Затем мы проносимся сквозь тучу и оказываемся в царстве синевы и солнца над мягкой ватой облаков.
Невыносимая грусть последних дней улетучилась, я ощущаю только безграничное счастье и чувство благодарности. Я думаю о счастье пролететь над всем этим, о возможности путешествовать таким образом, о чем мои ночные женщины не могли и мечтать; думаю обо всех встречах, о людях, о неожиданном и вдохновляющем чувстве единения; думаю о Карле и ее семье – Паоло с искоркой в глазах и его одетой во все черное дочери, – о вечно смеющейся Карле, которая иногда такая злая, что может кого-нибудь убить и которая хотела бы поехать со мной на Сардинию. Думаю об источающей радость Ауре с ее загадочными ощущениями, о мальчиках и Маркусе с его неизменно хорошим настроением. Думаю о чудной загадочной Марии, идущей к большим изменениям и полной яростных творческих сил; думаю о забавном и добром Кае, называющего меня «золотцем», как если бы я была его внучкой и которому по этой причине я не решилась послать в качестве благодарственной открытки купленную в Риме Форнарину – бог знает что еще он или его безумно умная супруга Кристель подумают. Думаю о жителях деревни, о лесе и его духах, об этрусских женщинах и их древних могилах; думаю о Риме, в который я влюблена всем сердцем и куда хочу вернуться еще сто раз. Думаю, что весь последний месяц я ощущала сплошь одно только счастье, дарованное мне и этим городом, и этой деревушкой, и повстречавшимися мне людьми; и я очень надеюсь, что не от прописанного мне от головной боли лекарства. Хотя говорят, что и оно благотворно влияет на настроение.
