– Может, им это не так уж и нужно, – сказал я, – а мне без таблеток никуда.
– Думаешь, ты какой-то особенный?
– Ну не то чтобы особенный… Просто это касается лично меня.
– Ладно, Крэйг. – Она перестала танцевать. – Замяли тему.
– Что?
– Капец! Ты хоть понимаешь, почему ты съехал с катушек? Ты же не умеешь нормально общаться с людьми.
– Это не так.
– Да я только что тебе сказала, что у меня та же проблема…
– Может, у тебя что-то другое.
Что у нее было, я понятия не имел, возможно, даже маниакально-депрессивное расстройство. Это гораздо круче простой депрессии, потому что в тебе вроде как есть что-то от маньяка. Я читал, что такие больные отжигают по полной. Это было нечестно.
– Ну вот, видишь? Про это я и говорю – ты сам возводишь вокруг себя стену.
– Какую стену?
– Кто знает о том, что у тебя депрессия, кому ты сказал?
– Маме, папе, сестре. Врачи тоже в курсе.
– Аарон знает?
– Ему это знать ни к чему. А ты кому сказала?
– Как это «ни к чему»? Он же твой лучший друг!
Я уставился на нее.
– У Аарона тоже проблем хватает, Крэйг.
Ниа подсела поближе.
– Я думаю, ему таблетки тоже не помешали бы, но он отказывается это признавать. Может, хоть тебя послушает.
– А ты ему сказала?
– Нет.
– Вот видишь? Ладно, проехали, все равно мы хорошо понимаем друг друга.
– Кто? Мы с тобой? Или вы с Аароном?
– Может быть, все мы.
– Не думаю. Но я рада, что вы мои друзья. Если тебе будет хреново, можешь мне звонить.
– Спасибо. Но у меня нет твоего нового номера.
– Вот, запиши.
И она дала мне его – магический номер. Я занес его в телефон вместе с ее именем, записанным капс-локом. Я подумал: «Эта девушка – мое спасение». Психотерапевты вещали, что, прежде чем встретить кого-то, с кем ты будешь счастлив, нужно научиться быть счастливым самому по себе. А мне казалось, что если бы Аарон исчез с лица земли и Ниа была бы только моя, счастливее меня не было бы на свете. Я бы всю ночь держал ее в объятиях и овевал своим дыханием. Мы оба были бы счастливы.
Мне было так плохо, что я лежал дома на диване, пил воду, потел в грелку и никак не мог согреться. Родители кружили около. Хотелось позвонить друзьям и сказать: «Что-то моя депрессия сегодня расшалилась, я не приду», но у меня никогда не было на это сил. А то была бы ржака. Через несколько дней я вставал с дивана и превращался в Крэйга, который не ищет оправданий. Тогда я звонил Ниа и говорил: «Мне лучше». «Мне тоже хорошо», – отвечала она. Похоже, мы оказались на одной волне. Я просил ее не дразнить меня, а она улыбалась в трубку и говорила: «Но у меня так хорошо получается».
В марте я обнаружил, что в баночке осталось восемь таблеток, и я начал подумывать, что «Золофт» мне больше ни к чему.
Мне определенно было лучше. Ну ладно, не лучше, но чувствовал я себя вполне сносно – странноватое ощущение, словно голова полегчала. Я подтянулся в учебе. Начал ходить к доктору Минерве – шестому психотерапевту из списка доктора Барни, – и она меня вполне устраивала: спокойная тетка, без закидонов, вникающая в мои проблемы. 93 балла за первый курс по-прежнему были со мной, но, блин, не всем же быть гениями.
Чего такого особенного со мной было, чтобы сидеть на пилюлях? Ну, психанул слегка из-за неприятностей, просто не привык еще к нагрузке. В новой школе всем тяжело. Может, я и в тот раз зря пошел к врачу. Из-за чего, собственно, я всполошился? Ну, блеванул пару раз, делов-то. Сейчас с этим порядок. Конечно, бывают дни, когда в меня не лезет еда, но мама говорила, что в библейские времена посту придавали большое значение. Раньше все верующие постились. И вообще, американцы уже так разжирели: думаете, мне улыбалось умножать ряды толстяков?
Короче, когда пузырек с «Золофтом» опустел, я не пошел за очередной порцией в аптеку и доктору Барни звонить не стал. Я выбросил пустой пузырек и пообещал себе: «Ладно, если снова станет хуже, я просто буду вспоминать ту ночь на Бруклинском мосту, когда мне было так классно». С пилюлями покончено, они для слабаков. Мне это больше ни к чему. Я снова был собой.
Однако же все вернулось на круги своя, детка, и два месяца спустя я стоял на коленях в темной ванной возле унитаза.
Часть третья
Бум
Четырнадцать
Родители слушают, как я выблевываю только что съеденный обед. Минуту назад я сидел с ними и ел, а теперь я в ванной, смотрю на дверь. Слышно, как отец дожевывает откушенный кусок, потом встает из-за стола.
– Нам позвонить кому-то, Крэйг? – спрашивает мама. – Тебе совсем плохо?
– Нет, – говорю я, поднимаясь с пола, – мне кажется, я в порядке.
– Говорил я твоей матери не готовить больше эту тыкву, – шутит отец.
– Ах вон оно что! – говорю я, докарабкиваясь до мойки, где полощу рот водой и хорошенько умываюсь.
Родители налетают с расспросами:
– Давай позвоним доктору Барни?
– Позвонить доктору Минерве?
– Хочешь чаю?
– Чаю? Парню нужна вода, а не чай. Хочешь воды?
Я выключаю свет в ванной комнате…
– Даже свет выключил! Крэйг, что с тобой? Ты спал сегодня?
Я смотрю на свое отражение в стеклянной двери ванной. Я в полном порядке. У меня все хорошо, потому что у меня есть план – я собираюсь покончить с собой.
Я сделаю это сегодня ночью. Все мои попытки вылезти из этого оказались фарсом. В какой-то момент я подумал, что мне лучше, но это вовсе не так. Я пытался прийти в равновесие, но у меня не получилось. Я хотел выбраться, но выбираться не из чего. Я не могу есть. Я не могу спать. Я только зря трачу ресурсы.
Родителям придется тяжко. Ох как тяжко. Как и сестренке. Она такая умница и красавица. Не то что я. Ее оставлять тяжелее всего. Уже не говорю, как это ее сломает. Родители, конечно, будут винить во всем себя, думать, что они полнейшие неудачники. Важнее этого у них в жизни ничего не будет. Другие родители будут шептать за их спинами:
«Слышали про их сына?»
«Подросток покончил с собой».
«Они никогда не оправятся от потери».
«Разве можно от такого оправиться?!»
«Похоже, что они даже не замечали, что что-то не так».
Но знаете что – пошли они все побоку, надоело думать о других! Как говорят поп-звезды, пора сказать себе правду. И вот моя правда: пора валить из этой дыры.
