– Ну и замечательно, посиди пока. – Моника встает. – Сейчас Бобби все тебе тут покажет.
Она кивает, забирает листочек со шкалой и выходит в коридор. Я остаюсь наедине с бумажками. Моника возвращается через пару минут с каким-то костлявым, осунувшимся чуваком: у него огромные круги под глазами, а нос сломан чуть ли не в трех местах. Несмотря на строгие правила, подбородок дохлика покрывает щетина. И хотя лет ему немало, волосы на месте – голову венчает кое-как причесанная седая шевелюра. Осанка у чувака довольно странная – как будто он откинулся на кресло с подголовником.
– Вот ничего себе, ты же пацан! – говорит он, кривя губы и протягивая руку – на ощупь она как тротуар, а корявый большой палец крючком торчит вверх. – Бобби, – представляется он.
У него на толстовке Марсианин Марвин и надпись: «Властелин Вселенной».
– Крэйг, – говорю я, вставая.
Бобби кивает, при разговоре его кадык с отдельно торчащими седыми волосинками двигается в такт:
– Готов к мегаэкскурсии?
Двадцать
Бобби своей странной походкой выходит в ярко освещенный коридор, я следую за ним.
– Сейчас все в столовой, – показывает он рукой, в то время как мы идем по боковому коридору, тому самому, который ответвляется от широкого, куда я заходил вначале. Смотрю налево: там столовая, отделенная от коридора стеклом со встроенными проволочными квадратиками. В заполненном круглыми столами зале все, кроме телика, выкрашено в синий. Там полно людей, они сидят за сдвинутыми с мест столами, образующими что-то вроде зыбкого круга.
Даже не знаю, как их описать, более разношерстной компании я не встречал. Старикан с безумно торчащей бородой (а как же гладкое бритье?) раскачивается на стуле вперед-назад; огромная темнокожая тетя сидит, опершись подбородком на трость; понурый длинноволосый блондин запустил руки в свою шевелюру; коренастый лысый мужик с прорезями вместо глаз с хмурым видом скребет подмышку; старушка в очках изображает пантомимой вроде как орла, что-то рассказывает и поворачивается, изучая спинку своего стула. Вижу, как по коридору, конвульсивно перебирая ногами, идет коротышка. На стуле, согнувшись, сидит девушка с синими прядями в темных волосах – у нее явно крыша потекла сильнее, чем у остальных; крупная молодая женщина с поникшим хмурым лицом откинулась на спинку стула и ковыряет в носу; темнокожий пацан в проволочных очках сидит как кол проглотил. И кто там еще? Да это же Джимми, мой сосед снизу. Он, в своей футболке с пятном, смотрит вверх, на лампы на потолке. Похоже, его быстро оформили, он же тут уже лежал.
Нетрудно понять, кто возглавляет это собрание из десятка чудны́х персонажей: худая темноволосая женщина с короткой стрижкой – она тут одна в костюме. Некоторые не то что в одежде, а в одних только накинутых синих халатах с V-образным вырезом.
– Ну что, парень, – говорит Бобби, останавливая меня в коридоре, – если хочешь, можешь остаться тут, на собрании.
– Нет, я…
– Раз я провожу для тебя экскурсию, то могу и не ходить.
– А, ладно.
– Ну, значит, курилка у нас на… Погоди, ты же не куришь, верно?
– Ну… курю кое-что…
– Я про сигареты.
– А, нет, их не курю.
– А тебя спрашивали про курение?
– Нет.
– Это, наверное, потому, что тебе по возрасту не положено? Тебе сколько?
– Пятнадцать.
– Ну надо же! Так, ладно, курить можно пять раз в день: после завтрака, обеда, потом в три часа дня, после ужина и перед отбоем.
– Понятно.
– Курят многие. И если ты скажешь, что куришь, может, тебе будут давать сигареты.
– Нехило так, – фыркаю я себе под нос.
– Это единственный госпиталь, где еще выдают сигареты. – Бобби показывает рукой назад. – Курилка там, в другом коридоре.
Теперь подходим к третьему коридору, перпендикулярному тому, где мы находились. Как я понял, шестой северный спроектирован в форме буквы Н: там, где вход, – нижняя левая палочка; кабинетик медсестер – на соединении левой палочки с центральной перекладиной; столовая стоит возле центральной перекладины и правой палочки, а палаты идут вдоль левой и правой палочек. Мимо них мы и идем, в сторону верхней правой части буквы Н: на простеньких дверях – таблички с вставленными в них листочками с именами пациентов и их лечащих врачей.
Напротив имени пациента стоит фамилия доктора. Читаю «Бетти – д-р Махмуд; Питер – д-р Малленс; Муктада – д-р Махмуд».
– А я в какой комнате?
– Наверное, тебя еще не определили, после обеда точно сделают. Так, тут, значит, у нас душевая, – показывает он на дверь справа. Розовая двигающаяся полоска пластика стоит между словами «СВОБОДНО» и «ЗАНЯТО».
– Предполагается, что заходишь внутрь и ставишь «ЗАНЯТО», но народ на это не обращает никакого внимания, а замка тут нет, так что я просто держу дверь. Мыться так тяжеловато – вода не везде попадает.
– Как выставлять «ЗАНЯТО», изнутри?
– Нет, снаружи. – Бобби сдвигает полоску. Она закрывает «СВОБОДНО» и остается только «ЗАНЯТО».
– Зачетно. – Я сдвигаю обратно. Проще некуда, но я бы не догадался, не покажи мне Бобби.
– А это женская или мужская ванная комната?
– Это не ванная комната, а душевая. Ванная комната есть в палатах. А это общая, ага. В другом коридоре есть еще душевая, – мы с Бобби идем дальше, – но я бы ей не пользовался – Соломону это не нравится.
– Кто такой Соломон?
Мы доходим до конца коридора. На окнах жалюзи, и они как-то вставлены между стеклами. За окном обычный майский денек в Бруклине разбрызгался облаками. В тупике стоит ряд стульев. Навстречу нам идет с поникшим видом светловолосая девчонка с порезами на лице, она отрывает взгляд от какого-то блокнота и поспешно юркает в ближайшую комнату.
– Вот тут показывают кино. – Бобби пожимает плечами. – А иногда в другом конце, за курилкой.
– Ага, понятно. А кто это был?
– Ноэль. Ее перевели из подросткового отделения.
Мы поворачиваем.
– Лекарства раздают здесь. – Бобби показывает на стол напротив столовой. – После завтрака, после обеда и перед сном.
За столом сидит Смитти и наливает газировку.
– Это медсестринский пост, а там был их кабинет. Тут у них шкафчики, где лежат наши вещи.
– У меня забрали телефон.
– Ага, у всех забирают.
– А насчет электронной почты как?
– Чего?
Мы возвращаемся в столовую. Замедляю шаг. Коренастый лысый чувак с раскосыми глазами жалобно говорит нараспев:
– …мне обидно, что некоторые тут совсем не уважают во мне личность, и, если я сказал доктору, что не боюсь умереть, но мне страшно жить, поэтому я хочу проткнуть себе штыком пузо, это не значит, что я боюсь хоть кого-то из вас.
