– Ну и что ты хочешь сказать?
– Мы по-разному сносим наши тяготы. Вот я не разговаривал и не ел, блевал постоянно…
– Ты блевал?
– Ага. Ужас вообще. А потом и спать перестал. И вот когда у меня все это началось, родители и друзья заметили, что со мной что-то не так. Друзья так просто прикалывались надо мной. Но смотри, я ведь мог жить дальше и даже не думать, что что-то не так. Вроде как ничего страшного. Пока не попал сюда. И теперь-то я знаю, что со мной плохо. То есть было плохо, потому что сейчас вроде как получше.
– И как это все связано со мной?
– У тебя это по-другому, – объясняю я. – Ты свои проблемы выставила напоказ. Они у тебя на лице.
Она замирает, проводит руками по волосам.
– Я порезала лицо потому, что все, все чего-то от меня хотели, – пытается она объяснить. – Постоянно такой напряг, постоянно надо было…
– К чему-то стремиться?
– Точно.
– Сначала тебе говорят, что ты крутая красотка, а потом относятся к тебе совсем по-другому!
– Верно.
– Почему, – вздыхает она, – почему ты должна быть или праведницей, или шлюхой, и выбери ты одну из ролей – тебя тут же возненавидят. И как после этого доверять людям? Все они хотят только одного, а ты уже никогда не будешь прежней…
Ее лицо приобретает такое выражение, что не поймешь, расплачется она или рассмеется: мимика почти одна и та же. Наклонившись вперед, она продолжает:
– А я не хотела во всем этом участвовать. Не хотела быть частью такого мира.
– Я тоже, – говорю я и обнимаю наклонившуюся в мою сторону Ноэль, в первый раз ощущая мягкую податливость ее тела.
Она обвивает меня руками, и мы держим друг друга в объятиях, сидя на стульях и образовав своими телами что-то вроде домика, боясь пошевелиться.
– Я не хотел играть в игру «Кто умнее всех», – говорю я, – а ты не хотела играть в «Кто красивее всех».
– Играть в «Кто красивее всех» хуже, – шепчет она. – Из-за того, что ты умный, никто тобой не воспользуется.
– А тобой хотели воспользоваться?
– Кое-кто воспользовался. Хотя и не должен был.
– Ой, извини.
– Не извиняйся, это не ты.
– Может, мне лучше тебя не трогать?
– Нет-нет, все нормально, ты ничего такого не сделал. Но… да, что случилось, то случилось. И еще я тебе соврала.
– Насчет чего?
– Никакая операция мне не поможет, Крэйг, шрамы все равно останутся – я резала себя половинкой ножниц. Я была сама не своя, просто хотела исчезнуть с лица земли после… после этого… А теперь я никогда не найду нормальную работу или еще что-нибудь. Что мне скажут, когда я приду на интервью с лицом как… – она сопит и всхлипывает, – как у жительницы Клингонской Империи?
– Да в Калифорнии есть места, где люди даже говорят на клингонском. Найдешь работу там.
– Да ладно, перестань.
Мы до сих пор держим друг друга в объятиях, и я не хочу открывать глаза.
– А еще есть законы против дискриминации. Тебя не имеют права не взять, если ты подходишь по требованиям.
– Но я же выгляжу как урод.
– Ноэль, – говорю я ей на ухо, – проблемы есть у всех. Просто кто-то эту фигню более удачно скрывает, вот и все. Не будут люди убегать от одного твоего вида. Они поговорят с тобой и поймут, что ты смелая и сильная, а это так и есть.
– А ты все лучше справляешься с комплиментами.
– Да ну, куда мне. Я еду-то внутри удержать не могу.
– Да уж, ты такой худенький, кожа да кости, – смеется она. – Надо бы тебе откормиться.
– Знаю.
– Я рада, что мы познакомились.
– Знаешь, какая ты? Ты честная и открытая, Ноэль, – наконец-то нужные слова пришли мне на ум, хотя где-то там они всегда и были. – А шрамам твоим в Африке цены бы не было.
– Мне было неприятно видеть тебя с той девушкой. – Она снова всхлипывает.
– Знаю.
– Я же нравлюсь тебе больше, правда?
– Конечно.
– Почему?
Я отодвигаюсь от нее – первый раз в жизни объятие разорвал я, – чтобы посмотреть ей в глаза.
– Ты для меня сделала гораздо больше, чем она. Помогла взглянуть на некоторые вещи по-другому, открыла мне глаза.
А тем временем я так долго сидел с закрытыми глазами, уткнувшись ей в плечо, что теперь меня ослепило светом коридора. Немного привыкнув, вижу, что в дверях своей комнаты стоит Профессорша и смотрит на нас, держась одной рукой за дверную ручку, а другую положив на плечо.
– Вот, смотри, что покажу. – Я достаю из-под стула, как козырь из рукава, кое-что, приготовленное для нашей встречи. Я даже не думал, что наше свидание пройдет так. Скорее, ожидал, что Ноэль будет на меня орать без перерыва и мне придется сделать что-то крутое и неожиданное. А теперь я могу сделать что-то неожиданное, и оно будет приятным завершением нашей встречи.
Я показываю ей мозгокарту с силуэтом пары: парень и девушка лежат, не друг на друге, а рядом, паря в пространстве.
– Ой какая красота!
– Это парень и девушка, видишь? Волосы я рисовать не стал, но видно, что один силуэт женский, а другой – мужской.
Руки и ноги парочки сделаны в виде набросков, но в этом и суть моих работ: не тратить кучу времени на детальную прорисовку конечностей. А вот что действительно важно, так это то, как изображен мозг: подробно, тщательно, с завихрениями мостов и дорог, с площадями и парками. Там есть четко выделенные улицы, аллеи, тупики, туннели, будки на платных дорогах и круговые перекрестки – все это я проработал лучше всего. Лист размером 35 на 43 сантиметра дал мне разгуляться вовсю, и карты я сделал преогромными, в отличие от маленьких, невзрачных тел. Главное, что цепляет взгляд (а я теперь почему-то понимаю, что именно так искусство и воздействует), – резко вздымающийся мост, протянутый между головами. Он длиннее, чем Веррацано, и даже обрамлен завитками дорог, похожих на сплющенные с двух сторон полосы.
– Это, наверное, лучшая из всех, что я нарисовал, – говорю я.
Она глядит на рисунок, а я вижу, что краснота в ее глазах постепенно гаснет. Никаких дорожек от слез на ее лице нет (ни разу в жизни не видел эти дорожки). Ее слезы сразу впитала моя рубашка, и я чувствую, как влага холодит плечо.
– Это ты предложила нарисовать что-то из детства, – продолжаю я. – Что-то такое я рисовал, когда был маленьким. Я и забыл, как мне это нравилось.
– Уверена, что именно так ты не рисовал.
– Нет, но так рисовать даже легче, можно не доделывать карты.
– Красиво, очень.
– Спасибо за идею. Я твой должник.
