— Я собираюсь биться с драконом, а не с Кощеем.
— Серьезно? Благодарствую, развеселил. Поспрашивай на досуге, любой ребенок скажет тебе, что дракон и Кощей — одно лицо.
— Как это?
Для Георгия это оказалось новостью. Или Соловей лжет? Дракон — это дракон, который властвует сейчас в этом государстве, а Кощей…
И вправду, кто такой Кощей? Знакомые с детства слова укладывались в сознании на привычные полочки и не требовали расшифровки, проблем хватало и без того.
— Дракон — должность. Наш правитель — дракон Кощей, — снисходительно пояснил Соловей. — За морем правит дракон Куприян. За большим морем и на западе — еще какие-то.
— Знания о мире — дело наживное.
— Да пойми же, наконец, то, что другие видят и из-за этого смеются над тобой, как над юродивым: тебе никогда не вернуть Елену. Даже мне это не удалось, как ни старался. Я задействовал средства и знакомства, которых тебе не представить при самом богатом воображении. До сих пор я мирился с твоей блажью, но пора взрослеть. Посмотри правде в глаза: за Елену дерутся драконы, и одинокий витязь в их играх — всего лишь оловянный солдатик, которого сожжет развязанная драконами война.
В кино в таких случаях герои кидали противнику пыль в глаза, тот временно терял зрение, и ситуация кардинально менялась. Пыли под ногами хватило бы на ослепление пары дивизий, но чтоб отправить ее на уровень лица, требовалось оказаться на съемочной площадке, где это обязательно удалось бы с сотого дубля. Нужно всего лишь приделать к сапогу совочек, а врага попросить не двигаться.
— У меня есть определенная репутация, и если не поможешь ты, помогут другие, — стоял на своем Георгий. — Я уезжаю сейчас же.
Меч, продолжавший царапать его щеку, спустился к горлу.
— Ты так ничего и не понял, Егорий или как тебя там. Твое мнение никого не волнует. Егорий Храбрый — это не личность со своими заботами и стремлениями, а воплощенный во временно взятом человеке образ справедливости этой местности. И источник дохода. Герой не может уйти, его судьба — погибнуть за правое дело, а если он этого не понимает, то погибнуть ему помогут. Герои не бывают постаревшими и женатыми. Твой уход даже не рассматривается.
— Тогда убей меня, потому что добровольно я не останусь.
Соловей театрально вздохнул.
— Придется. — Тон был шутливым, но лицо осталось серьезным. Все говорило за то, что решение принято, и объявленное будет выполнено. Острие клинка надавило на горло Георгия. — Жаль. Ты был хорошим соратником, другого на твое место найду не сразу. В твоей смерти я обвиню своих недоброжелателей, и, можешь не сомневаться, новый борец за справедливость вскоре отомстит за тебя тем, на кого я укажу. Ну, говори последнее желание, и…
Соловей поперхнулся. Рот остался открытым, глаза округлились в невероятном удивлении, а корпус медленно завалился вперед, словно в момент потери равновесия кто-то подтолкнул в спину. Георгий едва успел отскочить.
Из шеи упавшего ничком тела торчала оранжевая стрела. Сразу над кольчугой. Попади она чуть ниже, у Соловья был бы шанс.
Разбойник дернулся и затих.
Георгий огляделся и прошел в сторону, откуда стреляли, где осмотрелся намного внимательнее. Никого. То есть, вообще никого! Но так не бывает, чтобы стрелы прилетали ниоткуда. Кто-то же помог! Кто?
Сподвижники — из тех, кто метил на место главаря?
Равных Соловью в шайке не было — ни по уму, ни по опыту, ни по изворотливости. Погубить лучшего из соратников, чтобы прийти к власти — плохой план, за таким новым вожаком не пойдут.
И не стоит забывать, что лучший стрелок — Фома. Если стрелу пустил он — почему скрывается, не выходит? Не хочет, чтобы о его причастности узнали? Оставляет Георгию убрать следы чужого вмешательства, присвоить победу себе и спокойно уйти из шайки, где ему большей частью не рады?
Или Фома целился не в Соловья?!
Фома не стреляет наобум. Проще было подойди ближе и поразить того, кто нужен. И не использовать странную яркую стрелу.
Ничего не понятно. Ясно одно — неведомый помощник второй раз стрелять не собирается, иначе уже сделал бы это.
Георгий вернулся к трупу. Оперенный хвост торчал под углом и склонялся к голове — если стрелу пустили не по дуге издалека, то она, скорее всего, прилетела сверху, с деревьев. Георгий еще раз пробежался вокруг. Сколько глаза не вглядывались в шумевшие кроны, ничего не заметили. Либо в ветвях никого нет, либо этот кто-то хорошо прячется. В голову пришел еще вариант, более сказочный: не желавший афишировать свою персону спаситель имел шапку-невидимку.
Для мира драконов и Кощеев — вполне логичное умозаключение.
Из глубины леса донесся шум. Георгий укрылся в тени и замер: кто-то двигался через чащу именно сюда, к месту схватки и трупу.
Вот только Фомы, Тита и новеньких не хватало. Ненайденного Георгием спасителя они тоже не увидят, а что увидят? Труп главаря.
Веселенькое дельце получается. Из всей шайки лишь Прокопию можно объяснить, что Соловья убил кто-то другой, остальные разбираться не будут. Против нескольких противников Георгию не выстоять. Впрочем, и не придется, все решит единственная стрела Фомы.
Две ладони раздвинули березовый молодняк, будто плыли брассом, и показался весь человек. Судя по оружию, доспехам и отсутствию на них крылатого змея — тоже витязь. Бородатый, крепкий, достаточно молодой по сравнению с Георгием. Он был один.
В глаза незнакомцу бросился распластанный на земле труп.
— Ох, мать моя красавица, так и знал, что добром не кончится.
За спиной витязя висели лук и колчан. Стрелы все до единой были оранжевыми.
Витязь виновато поглядел на Георгия:
— Я — Еремей, сын Колывана. Что же теперь делать-то, а?
— Егорий, — ответно представился Георгий.
— Храбрый?
— Не сказал бы, хотя и слыхал, что так прозвали. Выходит, это ты его подстрелил?
— Выходит. — Еремей снял шлем и почесал затылок. — Стрелы выкрасил, чтобы легче отыскать. Что ж мне теперь — на каторгу?
— Объясни, откуда и зачем стрелял, потом и я тебе кое-что объясню.
Еремей опустил голову:
— Это все отец виноват. Созвал он нас, нескольких братьев, и говорит: «Дети мои милые, натяните тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. На чей двор стрела каждого упадет, там и сватайтесь». Другим братьям повезло: у кого на купеческий двор стрела упала, у кого — на зажиточный крестьянский. Только младшему подсуропило, влетела его стрела на постоялый двор, а хозяйкой там — страшная-престрашная баба. Царевной-Лягушкой себя звала. Говорила, что заколдована, и только прекрасный молодец расколдует ее своей страстью. Ну, что братцу было делать? Отцовский наказ выполнять надо. Женился. А она так и не расколдовалась. — Еремей снова почесал затылок. — А у меня сразу все вкривь пошло. Упала стрела на двор острога, где каторжане в кандалах из каменных штолен мрамор добывают. Э-э, думаю, не к добру это. В общем, погулял я на свадьбах братьев, и пришло время вторую попытку делать. Лук у меня знатный, в свое время у заморского Одисейки куплен, на версту бьет. Пустил я стрелу второй раз — и вот, полюбуйтесь.
