— Могут начать стрелять. Этот купол еще продержится… какое-то время. Но лучше отойти.
Соня покорно прошла по кабинету и опустилась на диван. В голове царила какая-то звонкая пустота. Ни о чем не хотелось думать: мысли крутились обрывочными бессвязными клочками. Винокуров сумел прорваться в Сузу… Занял тело Рекигена… Огюст-Эжен застрелил его… Наконец, когда способность размышлять здраво все-таки вернулась к Соне, первой мыслью было: «Несчастный Рекиген. Он не заслужил такую участь».
— Стрелять? — переспросила она, чувствуя вязкую тошноту, оставленную на память о путешествии с помощью разрыв-камня. — Кто?
— Там сейчас вся полиция города, — объяснил Лефевр. Один из свертков разорвался, и на ковер со звоном высыпались тусклые золотые кругляши монет. — Армия, опорные отряды инквизиции. Я ведь убил его высочество Рекигена и взял тебя в заложники.
Он выпрямился, наконец, обнаружив искомое, и обернулся к Соне. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и Соня вдруг поймала себя на мысли, что видит Лефевра в последний раз. Этого не могло быть, она не собиралась с ним расставаться — но чувство прощания было огромным и жгучим.
— Но ведь Рекиген был одержим… — испуганно прошептала Соня. С ресниц сорвалась первая слезинка, но она ее не заметила. — Он перебил всех во дворце. Ты… ты же спас меня и остальных. Это просто надо объяснить. Ахонсо простит.
Лефевр усмехнулся.
— Это уже не важно. Я убил наследника престола. Алита, послушай…
— Соня, — перебила она. — Меня зовут Соня Тимофеева. Винокуров сказал. Огюст-Эжен, это ведь… — Соня замялась, подбирая правильные слова. — Страшное недоразумение. Тебя надо наградить, а не стрелять.
Лефевр печально покачал головой. Соня вдруг заметила, что темные жесткие кудри на его висках тронуло сединой — еще совсем недавно этого не было. Она зажмурилась и закусила губу: боль и жалость накатили на нее и смяли.
— На Земле сейчас зима, — медленно проговорил Лефевр. — Возьми одежду Бригитты. И деньги. Золото — оно ведь везде золото.
— Я никуда не пойду, — твердо сказала Соня, не глядя на него. — Я тебя не оставлю, Огюст-Эжен. Если мы живем, то вместе. И умираем тоже… Вместе.
Лефевр приблизился к ней и, помедлив, осторожно обнял, словно боялся причинить боль. Только теперь Соня поняла, что правая рука до сих пор почти не слушается, что все тело ломит, что в висках грохочет пульсирующий набат.
Потом она поняла, что Лефевр собирается отправить ее домой. Что он нашел-таки способ.
— Я очень тебя люблю, Соня, — негромко сказал Лефевр. — Ты должна жить.
Он с прежней осторожностью помог ей сесть и быстро покинул кабинет — должно быть, отправился за одеждой. Некоторое время Соня слушала, как где-то далеко-далеко, на улице, шумит толпа — словно бескрайнее холодное море — а потом разрыдалась так, как никогда не плакала прежде. Жить? Вернуться в мир Никитосов и Винокуровых, где не найдется ни помощи, ни защиты, ни любви? Что она там будет делать?
Ответ пришел откуда-то со стороны, четкий и ясный:
— Сражаться. Ты будешь сражаться.
Соня понятия не имела, кто это говорит, но слова прозвучали в ее голове с такой железной уверенностью, что она и не подумала сопротивляться. Говоривший передал ей свою непоколебимую твердость; Соня кивнула и спросила:
— А Огюст-Эжен? Он сможет пойти со мной?
— Нет, — отозвался говоривший. Только сейчас Соня поняла, насколько у него приятный и мелодичный голос. — Нет, пройти сквозь врата сможешь только ты. У тебя отняли имя, но ты его вернула. У тебя отняли жизнь, но ты ее найдешь. Назови свое имя и входи.
Возникший на пороге Лефевр замер, глядя, как глиняный шарик с неторопливой величавостью выплывает из темного бумажного пакета, в который был помещен на хранение. Он медленно поднимался к потолку, постепенно наливаясь золотым огнем, он грел, но не опалял, и он пел. Он был не просто артефактом — умерший и оживленный, он был точкой соприкосновения всех возможных миров.
И он был радостью.
Соня смотрела на него и смеялась. Свет ложился на ее заплаканное лицо мягкими сияющими мазками, превращая девушку в огненного духа. Лефевр не мог оторвать от нее взгляда, и чувство потери — жесткое, окончательное чувство — уже не имело над ним власти. Соня отправится домой, Соня будет жить: это было самым главным.
— Имя! — пел артефакт. — Назови свое имя и входи.
И тогда Соня сделала шаг назад и обернулась к Лефевру. Несколько пронзительных долгих минут они смотрели друг на друга, и сияние артефакта стало угасать, а музыка отдалилась. Соня подошла, и Лефевр понял, что она уже не здесь и не с ним.
И это было правильным.
— Я собрал для тебя сумку, — сказал он, и в голосе прозвучало непривычное смущение. — Там деньги, драгоценности Бригитты… ты всегда сможешь их продать.
— Я вернусь, — прошептала Соня, глядя ему в глаза. — Огюст-Эжен, я вернусь. Ты… ты дождись меня, ладно?
Лефевр кивнул. Соня сжала его руку.
— Там в сумке конверт, — сказал он. — Если получится, съезди в Ленинград. На конверте адрес… возможно, мои родственники еще живы.
— Хорошо, — Соне казалось, что еще немного, и никакая полиция и армия не смогут ее оторвать от Лефевра. Он был прав, как всегда, посылая ее домой. Оставалось только смириться с этой правотой, и Соня промолвила: — Я тебя люблю. Я тебя очень люблю.
Глиняный шар стал солнцем — взмыв над ковром, он начал вращаться по тонкой, едва различимой нити своей орбиты, и Лефевр увидел на его боках очертания материков.
— Имя! — пропел артефакт тысячей голосов, ангельским хором. — Назови имя и входи!
— Софья Тимофеева, — откликнулась Соня, и солнце взорвалось, на мгновение лишив мир звуков и красок. Ослепший и оглохший, Лефевр судорожно цеплялся за ощущение маленькой женской руки в своей руке — оно медленно таяло, становясь далеким, призрачным. Соня уходила навсегда, и это было страшное, убивающее чувство.
Солнце погасло, и мертвый глиняный шарик упал на ковер и покатился под диван.
Лефевр опустил руку.
Сейчас, когда Алита ушла — он по старой привычке называл Соню Алитой — ему казалось, что он видит сон и вот-вот проснется. Золотое сияние защитного поля медленно угасало: скоро заклинание окончательно утратит силу, и вооруженные люди у забора выждут некоторое время и пойдут на штурм: спасать принцессу и убивать того, кто застрелил его высочество Рекигена. Принц мог сойти с ума после катастрофы, его душу мог поработить демон — неважно. Имеет смысл только то, что Лефевр совершил тягчайшее преступление против короны.
Хорошо, что Алита покинула Сузу. Ее непременно обвинили бы в соучастии в убийстве.
Лефевр пару минут постоял неподвижно, без слов прощаясь с домом и своей прежней жизнью, а затем неторопливо покинул кабинет и спустился вниз. Когда он надевал пальто в прихожей, защитное заклинание иссякло, и золотой купол рухнул — на дом сразу же обрушились звуки: лязгание оружия, стоны артефактов, готовых кинуться в бой, испуганные голоса людей за оградой. Среди них наиболее отчетливо выделялся голос Гуле: старый товарищ примчался на выручку. Лефевр подумал о нем с теплом и искренней любовью.
