Остальные четверо сыновей вели дела на огромной территории в разных странах, и отец изредка посещал их, требуя отчета строго и придирчиво. Видимо поэтому Шахаба не любили и, чувствуя такое отношение к себе братьев, он, в отличие от них, вел свободный образ жизни. До сих пор не обзавелся женами и предпочитал временные связи, не обременяя себя семейными узами и заботами. Он пользовался успехом у женщин, знал об этом и частенько занимался самолюбованием, проводя много времени в веселых забавах с друзьями, которых у него было множество.
И вот теперь Абу-Мулайлу предстояло провести в Ширазе две недели. Асия почти каждый день отправлялась в город в носилках или возке, сопровождаемая слугами. Ее оглушал и восторгал шум и гвалт площадей, краски базаров, выезды знати и правителя, рангом чуть ниже чем в Тебризе, но все же сына шахиншаха, средоточия Вселенной.
Абу-Мулайл приказал говорить с молодой женой только по-арабски, и все слуги выполняли приказ, зля и раздражая Асию. Она ничего не понимала, но делать было нечего. Пришлось учить язык, и за время пути она кое-как овладевала премудростями этого говора.
— Я истинный араб, и все мои люди должны говорить на моем языке, — сказал ей Абу-Мулайл. — Учись, дочь моя, и тебе откроются все прелести этого мудрого древнего языка, на котором говорил сам пророк.
Асия молча кивнула, улыбнулась и ласково, робко склонилась к груди мужа.
— Буду стараться, господин мой и повелитель, — сказала она, пытаясь подражать витиеватому слогу восточного разговора.
— Никто не знает нашей тайны, и мне даже жутковато становится от этого, поэтому прошу тебя ничем не выдавать ее. Чувствую что-то неладное у себя внутри. Наверное, старость моя торопится. Этого тоже говорить никому не следует, Асия, дочь моя.
— Вы наговариваете на себя, господин мой.
— Нет, Асия, не наговариваю. Все так, как я сказал. А ты будь поосторожней с моим непутевым Шахабом. Хоть и люблю его без меры, однако доверия к нему у меня нет. Человек он не совсем надежный. Боюсь, не удержит в руках дело моей жизни.
— Зачем так мрачно, господин? Все будет хорошо.
— Сейчас я часто об этом молю, дочь моя, но молитвы мои возносятся к небу и о тебе, Асия. Считаю своим долгом оставить тебя самостоятельной и независимой. И пусть свершится воля Всевышнего.
Этот разговор спугнул безмятежность Асии. Она стала задумываться над своим будущим, которое никак не налаживалось. Вот и теперь, несмотря на богатство и честь, выпавшие на ее долю, оно могло лопнуть со смертью Абу-Мулайла. А он старел на глазах, его точила какая-то болезнь, оставляя на лице уже заметный след.
А молодость продолжала преподносить ей свои сюрпризы. Она заметила, что Шахаб все чаще посматривает в ее сторону, и вскоре невольно стала ждать этих взглядов, жарких, притягательных, волнующих. С волнением она замечала во дворе его статную легкую фигуру, облаченную в отличные наряды.
Однажды служанка как бы невзначай бросила:
— Асия-ханум, а наш молодой господин сильно встревожен появлением в доме молодой женщины.
— И что из этого? — спросила с наигранным спокойствием и равнодушием Асия, а сама вся превратилась в слух.
— Да я так просто, ханум. Просто уж очень пригож наш молодой господин.
— Болтаешь без меры, Сафа! Мне это не нравится.
— Что вы, ханум! Просто у нас все очень любят молодого господина.
Асию необычайно взволновал этот, казалось бы, невинный разговор. Она сама стала замечать, что все чаще думы ее останавливались на Шахабе. Сердце замирало от мысли, что Абу-Мулайл может узнать об этом, стыд заливал ее щеки. Она сердилась на себя и отвлекалась мыслями и мечтами о скачках в горах или о море, которое часто снилось ей в душные ночи.
Абу-Мулайл все чаще посещал Асию, и не столько вел беседы, сколько тихо сидел рядом и гладил ее золотые волосы своей сухой рукой. Рука эта, как замечала Асия, становилась все тоньше. Однажды он сказал:
— Асия, мне так хочется побыстрее попасть в родные места. Тянет меня к могилам предков, и страх забирает, что могу не успеть.
— Ну о чем вы говорите, господин! — воскликнула Асия с искренним сочувствием и жалостью в голосе. Она действительно прониклась уважением и благодарностью к этому странному больному старику, так хорошо понявшему ее.
— Надо спешить, Асия. А путь далек и труден. Боюсь, что идти караваном мне уже не под силу.
— А как же тогда? — удивленно воскликнула Асия, и ее расширенные глаза наполнились слезами сожаления.
— Ты так еще мало знаешь. Вот и я тебя с трудом понимаю, хотя с тобой постоянно говорят по-арабски. Море может сократить и ускорить дорогу, Асия.
— Да где же оно, море? Всюду пустыни и горы.
— Море не так уж далеко. Надо пройти невысокие перевалы приморских гор, и оно засинеет. Море было всегда близко моим предкам, они связывали свои жизни с ним. Мы ведь старые бродяги-купцы. И начинали мои деды с морской торговли. Это я уже немного отошел от нее. Но теперь оно тянет меня неодолимо. Видно, торопит меня судьба.
Асия видела, что говорит он не так легко, как раньше. Болезнь не отпускала, а призывать лекарей он не хотел, полагаясь на волю аллаха и предопределение.
— Все в руках всемилостивейшего, — говорил он, обращая лицо к кыбле и оглаживая ладонями бороду. Хочется еще раз поклониться священной горе Джебель-Шам, хотя подойти к ней я уже не смогу.
— Я слышала, что там так печет солнце, что жить невозможно, — неуверенно сказала Асия.
— Жарко, это верно, но жить можно. Место благодатное. Море, песок, финиковые пальмы, — голос Абу-Мулайла потеплел, глаза увлажнились и засветились молодо и живо. Он на минуту стал прежним деятельным и стойким человеком, каким был еще месяц назад.
Что-то тоскливое сжало сердце Асии. Этот белоголовый старик так и рвался в родные места, хотя вся его жизнь прошла в пути. А как же быть ей на этой страшной и непривычной земле, где женская доля предопределена и никакие законы не изменят ее?
Глава 25
БОРЬБА ЧУВСТВ
Мулайл таял на глазах. Он жаловался Асии, что его мучают боли, от которых нет спасения.
— Не очень-то приятно показывать свои слабости, когда столько лет сам ругал за них, — сказал он в тишине и сумраке ночи, сидя на подушках в спальне.
— Но почему не позвать хакима? — с негодованием спрашивала она.
— Он мне не поможет, дочка. Моя болезнь быстротечна и неотвратима. Так угодно аллаху. Знать не слишком усердно совершал я намаз.
— Вы меня пугаете, господин мой.
— А чего пугаться? Смерть так же понятна и неизбежна, как и рождение. Она страшна в молодости, а к старости привыкаешь к ее поспешному скоку, становится уже не так страшно. Меня одно беспокоит. Как ты останешься без меня с моими родственниками? Они не посчитаются с моей волей и ограбят тебя.
