Потасов тем временем налил ей в солдатскую кружку из походного котелка кофе.
– Сахару, княжна? Сливок?
– Благодарю, поручик.
Еще немного – и можно было предположить, что они на пикнике: не хватало только протирающего хрусталь да вынимающего с походного ледника запотевшие бутыли «Моэта» буфетчика. Но Дуня то и дело оглядывалась по сторонам, и картинка менялась, уже ничем не напоминая светские развлечения довоенной поры. На небольшой вытоптанной поляне происходила чуждая ей мужская походная жизнь: вкруг костров сидели без шапок мужики и ели ту же кашу, тихо переговариваясь меж собой. Рядом товарищи их чистили разномастные ружья – от охотничьих до петровских старинных фузей, точили сабли. Подле маленькой пушки сидел караульный и поминутно посматривал во все стороны. Вскоре одни разошлись по шалашам, иные, помолившись, разбрелись по лесу; и еще некоторое время спустя Авдотья услышала стук топоров.
– Рубят стропила для землянок, – пояснил ей Потасов. – С каждым днем ко мне стекаются десятки человек. Им надобно где-то жить. Покамест спасаемся шалашами. Но для раненых и слабых лучше сразу предусмотреть жилье посерьезнее. Кроме того, людей следует занять: ежели мы не предпринимаем вылазок, значит, мужик мой бездействует. А от бездействия мужик портится, княжна. Это я вам как помещик говорю. Да и солдат от безделья хиреет – это уже как поручик в отставке. – Он улыбнулся, обнажив крупные зубы.
– Я не знала… – «что вы разбираетесь в столь разнообразных материях», хотела сказать Дуня, но не успела.
– Я сам о себе многого не знал. Война многое выносит на поверхность, княжна, – ответил Потасов. Видно, уже не раз задумывался над сказанным.
Дуня кивнула: разве могла она и помыслить еще месяц назад, что окажется в лесу, одна, в компании мужчины? А вокруг вместо блюдущих ее нравственность нянек – одни мужики-партизаны? Разбойники, иными словами?
А вслух спросила:
– И часто у вас случаются… вылазки?
– Частенько. Иногда прибегут ко мне селяне: «Ваше благородие, все ворота заперли от французского фуражира, хотим драться!» Храбрецы! А в руках у них – что? Вилы да колья. У нас, по крайней мере, имеется оружие. Ежели и не поспеем ко времени в деревню, нападаем на вражеские обозы по ночам, забираем провиант, а главное – ружья. Так потихоньку и учу своих мужичков стрелять из французских шарлевильских мушкетов да с палашом кирасирским дружить.
– А солдаты? – прошептала Дуня. – Что вы делаете с французскими солдатами?
– Бывает, берем в плен. Бывает… Как на войне бывает, княжна.
Дуня повесила голову: ей не хотелось представлять, как этот крупный, красивый сейчас какой-то буйной красотой человек, застав лунной ночью обоз на сельской дороге, рубит, колет и стреляет в упор в сонных растерянных фуражиров. Она вздохнула. На войне как на войне. Но у нее, Дуни, – своя баталия. Она подняла глаза на сидящего напротив мужчину.
– Мне нужна ваша помощь, – сказала она.
– И думаю, я даже знаю в чем, – кивнул со всей серьезностью Потасов.
– Знаете? – нахмурилась Дуня. – Откуда?
– Юная прелестная девица – какой же может быть здесь иной интерес, кроме романтического? Мечтаете переодеться в мужское платье и cыскать его среди отступающих частей? Сражаться бок о бок с возлюбленным? Желаете себе провожатого в моем лице? – И он, не сдержав улыбки, поклонился.
Дуня почувствовала, что краснеет, – но на сей раз не от смущения, а от злости.
– О, не обижайтесь, княжна. В барышне ваших лет подобные резоны…
– В нашей деревне погибла девочка, – перебила его Авдотья, вдруг отыскав в себе единственно верный тон, коим, бывало, княгиня отчитывала детей за серьезные провинности. – Ее задушили, изрезали, обрили волосы и надругались. После привязали к плоту и пустили по речке. Это не первая жертва – вторая. И я ищу убийцу, поручик.
– Прошу прощения, княжна, – нахмурился Потасов, – но… Поиски убийцы? В военное время?
– Война войной. Но нам должно быть милосердными там, где судьба столь свирепа. Дети не должны умирать. Согласны? – процитировала она потасовского потенциального врага и увидела, что слова де Бриака попали в цель.
Всякое подобие веселости пропало с его лица – он стал предельно серьезен.
– Как я могу помочь вам, Авдотья Сергеевна?
– Мы… я подозреваю одного из ваших людей. Он цирюльник и куафер, делает парики.
– Воробей? – недоверчиво поднял поручик бровь.
– Простите?
Потасов вздохнул.
– Думаю, я знаю, о ком вы говорите. – Он поднялся и протянул Авдотье руку. – Позвольте, я провожу вас…
* * *
Семен по прозвищу Воробей оказался ладным мужичком под тридцать с круглым курносым лицом. Он сидел на бревне перед землянкой и скоро, по-бабьи ловко, зашивал дырку на портках, которые при приближении княжны спрятал за спину.
– Вуаля, – указал на него Потасов хмуро. – Один из лучших моих людей. Третьего дня в стычке с французом самолично заколол троих солдат.
Дуня попыталась вежливо улыбнуться, но характеристика, данная поручиком, скорее говорила не в пользу Воробья.
– Есть ли у тебя жена, Семен, детки? – начала издалека хитроумная Авдотья.
И выяснила, что Воробей – счастливый обладатель аж семерых детишек. Супруга – бывшая мастерица у Щербицких. «Работа барским цирюлем хороша, – хвастал перед барышней Воробей, – спину на барщине не гнешь, сам себе хозяин, да и копейка водится». Жену вот парой отрезов ситца одаривал из столицы, потому как хозяин его завсегда за собой возил – даже когда к родне собирался погостить в соседнюю губернию.
Тут Дуня прервала его, потребовав деталей. Куда возил? В каком году? Какого месяца?
После долгих умственных плутаний (на Николин день? Или на Власия?) выяснилось, что лето десятого года граф Лев Петрович изволил провести в Пошехонском уезде Ярославской губернии, в имении супруги своей Агриппины Ивановны, – Петровском. И тут Дуня вспомнила, что именно оттуда приходили письма от Анетт и Мари, полные тоски по столичным радостям. Кажется, в одно из них по случайности даже попал засохший комар, вольно летавший где-то близ реки Согожи. Поскольку сама Дуня в тот момент скучала в тысяче верстах от Петровского, в Трокском уезде, она отвечала теми же стонами: кавалеров нет, общества приличного нет и все «Журналь де дам» зачитаны до дыр. Как бы то ни было, ежели Семен Воробей завивал кудри семейства Щербицких и кормил комаров близ Волги, он никак не мог погубить первую из погибших девочек в их Приволье. И значит, бравый партизан, мастер колоть, брить и резать, не был их душегубом.
От разочарования Дуня даже топнула ножкой: да что ж такое! И, отвечая на удивленный взгляд Потасова, ответила:
– Это не он!
– Это не я, – тотчас подтвердил цирюльник. – А что?
