Я начинаю делать NVA-упражнения. Так однажды кто-то из ребят назвал мою гимнастику. Но я никогда не служил в армии, тем более в бундесвере
[52]. Это противоречило моим принципам. В течение многих лет нам в ГДР вдалбливали, что бундесвер – наш самый большой враг, агрессивная армия наемников, которая защищает интересы империалистической державы, пропитанной насилием…
Я начинаю с вращения руками, чтобы разогреться. Высоко поднимаю их и немедленно ударяюсь левой рукой о металлический рожок люстры. Слишком низкий потолок… Черт, как больно! Наверняка сломана кость, я не могу пошевелить даже пальцем! К счастью, левой приходится играть не так уж много. Я трясу рукой, осторожно делаю шаг назад и продолжаю упражнения. Сначала двадцать круговых движений бедрами, потом в обратном направлении, затем еще раз… Я начинаю потеть. Грим на лице становится мягким. Я не в очень хорошей физической форме. Наверное, сказывается курение… Теперь круговые движения головой, они мне особенно нравятся. На сцене я иногда бессознательно начинаю раскачивать ею в такт музыке, но боюсь потерять равновесие и от этого напрягаюсь. Обычно качать головой любят музыканты с длинными волосами. Я свои обрезал сразу после того, когда увидел на видеозаписи концерта, как безобразно выгляжу без короткой стрижки. Как Рюдигер Герхард
[53], если кому-то о чем-то говорит это имя. Он был поющий водитель экскаватора.
После десятого вращения головой она начинает кружиться, у меня темнеет в глазах. Я с трудом удерживаюсь на ногах, чтобы не грохнуться на пол.
Ну, все, спорта достаточно! Неплохо было бы ненадолго присесть на диван и отдохнуть, но в костюмерную вваливается толпа пьяных людей. Понятия не имею, откуда они все приперлись! Тилль в концертном костюме щедро разливает шампанское и водку. Женщины с хохотом валятся на диван, возбужденно кричат, вытаскивают сигареты и бесцеремонно начинают курить.
«Привет! Давайте трахнемся!» – выкрикиваю я в качестве приветствия и чтобы еще больше поднять им настроение. Никто не обращает внимания на мой возглас. Вероятно, они принимают меня за малообеспеченного подсобного рабочего, плохо владеющего языком. Сейчас их не интересует никто, кроме Тилля. Я ищу свою блестящую куртку. Еще совсем недавно она висела на стуле. Но сейчас на нем уже кто-то сидит. Я пытаюсь добраться до куртки и лавирую между людьми. Но они плохо понимают, чего я хочу, потому что Тилль включил музыку на полную громкость. Затем он начинает танцевать. Время от времени дверь открывается: остальные члены нашей команды хотят видеть женщин, что сидят в моей костюмерной.
Я почти добираюсь до своей куртки. Тут какой-то здоровенный мужик, похожий на ресторанного вышибалу, случайно толкает меня, оживленно жестикулируя. Он рассказывает Тиллю веселую историю на ломаном английском. Тилль громко смеется и без остановки разливает по стаканам водку. Я хватаю куртку и принимаю решение идти к Тому в офис. Надо попробовать починить молнию. Может быть, удастся расстегнуть ее с помощью масла?
К счастью, Том на месте. Я показываю ему молнию. Он берет у меня из рук куртку и делает то, что не удавалось мне в течение нескольких часов: пытается расстегнуть молнию. Безрезультатно. Тогда мы капаем немного детского массажного масла на молнию и – о, чудо! Нам удается расстегнуть ее, и я, наконец, могу надеть куртку.
«Не забудь, – говорит Том, – в 20:40 meet & greet
[54]!» Ах да, это было написано на листке с распорядком дня, приклеенном в нашей костюмерной рядом с дверью. Там ежедневно указывается план мероприятий.
Я мчусь обратно в костюмерную. Пока меня не было, радостное возбуждение присутствующих усилилось. Женщины бесшабашно смеются и визжат, пытаясь в оставшиеся минуты перед концертом выпить такое количество спиртного, которое только может в них влезть. Тилль объясняет им, что водку можно перелить в бутылки из-под воды и потом взять их с собой, на концерт. Так что теперь моя вода, которую я заботливо выставил нагреваться на стол, бесцеремонно слита в таз со льдом. Но сейчас пить я не хочу, да и перед концертом нельзя. Я иду еще раз отлить, но туалет занят, и перед ним маячит парочка женских фигур. Видимо, гостьи хотят подправить макияж или сделать еще что-то, кто их знает. Но двери заперты, и оттуда слышится только хихиканье и сопение.
Так, снова назад, в костюмерную. Все уже фотографируются с Тиллем. Теперь фотографировать должен я. Надо бы купить селфи-палку для такого случая. Фотограф из меня неважный, да и в современных телефонах я разбираюсь плохо. Итак, щелк, щелк. Еще раз. И еще раз. Кому нужны эти фотографии? Кто захочет их посмотреть? Что их ожидает – многовековое хранение в «облаке», на сервере в американской пустыне? А душа не исчезнет, если так часто фотографироваться?.. В костюмерную входит Том с сотрудником службы безопасности, чтобы отвести людей на свои места в зале. Возникает сумасшедшая кутерьма. Гости оставляют свои куртки и сумки на диване, столах и стульях, и это выглядит так, будто их вещи всегда были в нашей костюмерной. Да, действительно, кажется, что это так… Наконец все уходят. Тилль задумчиво делает глоток шампанского, и мы глубокомысленно молчим, глядя друг на друга….
Мы начинали играть в маленьких деревенских залах, постепенно завоевывая аудиторию. Наши первые фанаты досаждали нам вопросами, когда и где мы будем выступать в следующий раз. Это было, конечно, приятно. Но если мы хотели иметь по-настоящему громкий успех, то должны были выпустить хотя бы одну пластинку.
Единственной звукозаписывающей компанией, которую мы тогда знали, была государственная фирма ГДР – Amiga. Там в 1989 году была выпущена пластинка Feeling В. После объединения Германии эта компания исчезла. Два музыканта из довольно успешной в ГДР группы City основали частную звукозаписывающую компанию. Мы знали этих людей по совместным концертам и тусовкам. Поэтому сразу же двинули к ним с нашими кассетами и CD. После того как более или менее сносно разместились в их крошечном офисе, прокрутили на магнитофоне два коротеньких отрывка из наших песен. Они вежливо объяснили нам, что такая музыка – не для их компании. «Приходите через пару лет!» – было сказано нам. По-видимому, в этом и состояла та «поддержка молодежных групп бывшей ГДР», о которой они говорили в своих интервью. Достойно, конечно, но совершенно для нас бесполезно…
Другая звукозаписывающая компания отнеслась к нам с огромным интересом. Но объявила: для записи одной пластинки с нас причитается 15 000 немецких марок. Тогда мы пошли на биржу труда и подали заявление на получение ссуды для организации частной компании в области искусства. Мы получили небольшой стартовый капитал, но при этом автоматически потеряли права на пособие по безработице. Потеряли безвозвратно. Это означало, что отныне нам не оставалось ничего другого, как зарабатывать только музыкой.
