Раньше я считал, что концерты должны быть длинными, потому что люди, оплатившие входной билет, хотят услышать много песен. Пауль выдвинул контраргумент, что Петер Бретцман
[115] играет всегда только три четверти часа. Музыку трио Caspar Brötzmann Massaker мы все находили достойной, и я не знал, что сказать Паулю. Хотя сейчас мне приходит в голову, что хорошо бы проверить его утверждение. Мэрилин Мэнсон
[116] как-то раз играл в Берлине только сорок минут, был освистан, и публика осталась очень недовольной.
Но сегодня она довольна. Зрители утомились, ведь на протяжении всего концерта они кричали и танцевали. Я думаю, что они еще больше вымотались, чем мы. Даже те, что сидели сзади и все время держали над собой мобильные телефоны, снимая концерт. Уверен, что у многих из них болят руки.
После песен на бис публика уже не вызывает нас криками, потому что знает: мы не будем играть дальше. Незапланированные песни невозможно исполнить технически. Рабочие должны расставить декорации, светотехники – наладить свет… Все это требует большой работы. Кроме того, наша команда уже начинает вытаскивать вещи и убирать их в грузовики. И вот как раз это делается на удивление быстро!
Конец рабочего дня… Наконец-то! Feierabend (конец рабочего дня, нем.) – очень специфическое слово, в некотором смысле оно означает еще и радость в предвкушении отдыха. Чтобы четко обозначить конец выступления, я играю несколько торжественных аккордов. Группа подходит к краю сцены, и все вместе кланяются. Мы делаем это уже несколько лет. Наши фанаты сперва насмешливо свистели, потому что до недавнего времени выход на поклон они видели только в театрах. Но нашим коллегам из других групп это выражение уважения к зрителю очень понравилось. С тех пор многие из них его практикуют. Я бы тоже вышел вместе со всеми, но кто тогда будет играть фоновую музыку? Кроме того, мне кажется, зрители несильно расстроятся, если я не появлюсь для последнего приветствия. Они обрадовались бы больше, если бы мы сыграли еще одну песню!
Мы сходим со сцены. Поскольку на мне все еще солнцезащитные очки, а на лестнице темно, я вообще ничего не вижу, ощупываю стену и ступаю осторожно. Отстаю от ребят и бегу по коридору, чтобы догнать их. Впереди люди из нашей службы безопасности оттесняют зрителей, стоящих в коридоре, чтобы мы могли пройти. Люди машут нам и что-то кричат, я слышу английское «Great show!» («Классное шоу!», англ.). Мы приветливо улыбаемся и машем им в ответ. Дальше по коридору стоит стол с графином, полным свежевыжатого сока. Его специально приготовили для нас работники кафе. По их мнению, нам после концерта нужны витамины. Мы стоим со стаканами, наслаждаясь вкусом напитка. Олли спрашивает, кто из нас завтра утром хочет пойти в бассейн. Я не отвечаю: откуда мне знать, что будет со мной завтра?
Теперь мы с Тиллем в костюмерной. Дверь за нами плотно закрывается. Мы с довольным видом напеваем. Все закончилось. Это самый приятный момент вечера. Я снимаю с себя вещь за вещью. Сначала – очки. Здесь, в костюмерной, очень яркий свет… Потом – ошейник, теперь я снова могу свободно дышать. Из ушей вынимаю беруши. «Штаны для трахания», естественно, насквозь мокрые. Ведь Тилль лил на них «эякулят», не жалея! Они сшиты из странного материала, который плохо сохнет. Я не исключаю, что они кожаные, просто сделаны из странной кожи. Я до сих пор помню, как в молодости надел модную куртку из такого же приблизительно материала и попал под дождь. Целый день она потом сохла и издавала резкий неприятный запах. Я едва мог ее поднять, настолько она была тяжелой от пропитавшей ее воды. В результате она потеряла форму. Тем не менее я надевал ее снова и снова. К счастью, потом жена выбросила эту «кожаную» куртку. Иначе я бы все еще ходил в ней и выглядел как посмешище. Вероятно, по молодости я понимал некоторые вещи очень неправильно…
Я снимаю сапоги. Они пахнут как дохлая собака. А носки издают такую вонь, что я с удовольствием выбросил бы их. Но так у нас не делается. Уже пришел наш работник Пауло и собирает сценические костюмы. Для этого он использует палочку с зажимом, с помощью которой дворники собирают бумажный мусор. Но моего сырого от пота костюма нет. Я снял его еще за сценой. Позже он будет повешен в шкаф и, может быть, станет сухим к следующему концерту завтра.
Я иду в душ. Олли уже здесь. Как ему легко удается каждый вечер оказываться там чуть раньше меня? Он стоит перед зеркалом и салфеткой для снятия макияжа протирает лицо. Я делаю то же самое. Раньше мы использовали мыло, но так намного быстрее. Весь грим снять не удается. Особенно в таких труднодоступных местах, как уши. Там он остается обычно еще и на следующий день. И на следующий… И на… В общем, столько времени, сколько мы проводим в гастрольном турне. Проще говоря, я мог бы вообще не снимать грим. К сожалению, он довольно липкий и маркий. Я бы измазал все свои вещи. Кроме того, ребята всегда ругают меня за, как они выражаются, «неумытую рожу». Поэтому я судорожно тру салфеткой по лицу и надеюсь, что Олли освободит душевую кабину до того, как я закончу.
Так и происходит. Я захожу под душ. Гель для волос на моей голове затвердел, но с помощью шампуня достаточно неплохо смывается. Как-то раз я оставил его до следующего концерта, но от этого мои волосы стали такими жесткими, что меня охватил страх: а вдруг вся прическа наутро отвалится?! Я тогда с трудом надел свитер через голову. А ночью пользовался своей объемной пружинистой «шевелюрой» как подушкой. В Африке есть племя, в котором аборигены спят с высоко задранной головой. Для того чтобы муравьи не забежали им в уши. Но этому надо учиться с детства. Я практикую такое от случая к случаю.
Я вытираюсь и вижу, что мой любимый дезодорант стоит в ящике для косметики. Он называется Brut, и есть только несколько мест в мире, где можно его найти. Вероятно потому, что он вреден для здоровья. Когда я купил его в первый раз, не мог поверить, что мне дали дезодорант. Подумал: продавец понял меня неправильно. Brut имел запах чего-то такого, что невозможно определить, а также сказать, нравится тебе это или нет. Во всяком случае, пахнет эта штука выразительно. Ценители экстрим-парфюма говорят, что я в облаке аромата Brut должен чувствовать себя неуязвимым… Потом я чищу зубы, потому что должен поговорить еще со многими людьми и, как правило, они подходят ко мне очень близко. Для тех, у кого нет времени чистить зубы, лежит готовая пачка жевательной резинки. Есть еще духи, но я не люблю их использовать, тем более дорогие, обхожусь дезодорантом. С полотенцем, обернутым вокруг бедер, я неуклюже шагаю в костюмерную.
Там уже много гостей. Почему я не могу отделаться от впечатления, что у нас в костюмерной постоянно собираются криминальные авторитеты? Неужели только они приходят на наши концерты? Мы играем для «преступных элементов», как говорили раньше в ГДР? Или людям с мрачными рожами, которые держат под ручку накокаиненных женщин, гораздо легче попасть в backstage (закулисный, англ.) зону? А тех, кто хочет поговорить с нами о книгах и благотворительных проектах, не пускают?
