Кладенец был спрятан в самом теле стража! Добрыня вынул его легко – и засиял блестящий клинок. И что это был за клинок! Добрыня такого вовек не видел. Светлое сверкающее лезвие с бороздкой для стока крови, остро заточенный конец клинка. Разить бы таким и разить!
Что Добрыня и сделал, когда располовиненный Белый вцепился в меч, пытаясь вырвать его. Лишь легкий шелест прозвучал, словно сквозняк пронесся, и только что подвижная и еще пытавшаяся сражаться половина кромешника была разрублена вмиг, рука, плечо и голова покатились под ноги витязю, торс и вторая рука еще содрогались, пока совсем не застыли.
– Ну вот и все, – выдохнул Добрыня, уже не глядя на него, а рассматривая чудо, какое держал в руке. Даже пещера осветилась, так сиял клинок. – Ты прекрасен, – сказал он мечу, как живому существу. – Ты лучшее оружие, какое только могли создать подземные мастера.
Ибо в том, что люди способны выковать такое совершенство, Добрыня очень сомневался. Видел он на своем веку немало прекрасных мечей – и франкские лезвия-каролинги из земель Рейна, стоившие целое состояние, и те дивные, чуть согнутые мечи восточной ковки, какие удалось раздобыть в стране булгар, видел и византийские клинки с закругленным острием, которыми легко рубить, но колоть… Да какая разница! Сейчас Добрыня держал в руках оружие, способное уничтожить любую нежить, какой бы силой она ни обладала!
Он еще любовался найденным клинком, когда понял, что тот, кто искал его всю жизнь, просто хохочет. Посадник слышал его смех. Дескать, добился? Ну давай, попробуй теперь пройти ко мне. Жду давно. Ты оказался даже сообразительнее, чем я ожидал. Добро. Я доволен.
Добрыня не был озадачен тем, как отнесся хозяин Кромки к тому, что шедший к нему витязь теперь имеет все, чтобы погубить его. Витязь лишь хмыкнул: Бессмертному и положено быть уверенным в себе. Главное, что в себе был уверен Добрыня. И страха никакого не испытывал. Скоро все решится. И хорошо. А то устал он от такого множества непонятного и раздражающего. Ибо был он все же человеком, его эта муть подземная утомляла и злила. Ах, воздуха бы вольного вдохнуть полной грудью! Ах, упасть бы лицом в зеленые травы-муравы или на худой конец хотя бы в снег колючий, но настоящий, бодрящий! Недаром его мать не любила эти подземные пещеры. Он ее понимал. Но о матери сейчас думать недопустимо. Это вызывало ноющую боль в груди, тревогу, слабость. А быть слабым Добрыня не мог себе позволить. И он решительно миновал арку у столба, двинулся дальше в кромешную темень…
Следующая пещера была настолько огромна, что сколько посадник ни силился, он не мог определить ее размеры. «Так не бывает!» – пытался успокоить он себя. Но так было! Добрыня шагнул в этот бесконечный подземный мрак, прислушался на миг, а потом уже увереннее двинулся туда, откуда все четче доносилось тяжелое глухое дыхание. Бессмертный, что ли, так дышит? В старых сказах говорилось, что владыка подземного мира Кощей давно умер. Но мало ли что болтают. Если умер бы как обычный человек, не дышал бы. И не породил бы дочь, не имел бы от нее внука.
Потом Добрыня понял, куда попал. И замер пораженный. Ибо то, что он стал различать во тьме… Он и не ожидал, что в одном месте может находиться столько сокровищ! А ведь он бывал и в подземных ходах, где хранилась казна стольного Киева, и неоднократно спускался в кладовые торгового Новгорода, полные богатств и злата. Но все виденное ранее казалось теперь чем-то убогим перед сокровищами Кощея.
Некоторое время назад ему довелось узнать о поделках мастеров чакли, однако видел он их только издали, потому и не проникся полностью, а лишь подивился и двинулся дальше. Сейчас же он буквально ступал по ним, слышал, как они мелодично позвякивают под его ногой. Вот посыпались от его шага гладко вылитые бруски из желтого металла, вот он зацепил ногой цепь с округлыми медальонами, каждый из которых был украшен редким самоцветом. Чего тут только не было: наручи-браслеты с чеканными узорами, застежки со скалящимися мордами золотых чудищ, подвески с мерцающими каменьями, гривны витые, мастерски украшенные звериными и птичьим головами, а то и змеиными, но каждая… ну хоть бери в руки и разглядывай. А вон еще венцы наголовные, какие только захочешь: одни с острыми зубьями гладкого отполированного золота, другие цветами дивными украшены, третьи все ажурные, как изморозь из белого злата. А еще немало монет-кругляшей, какие посыпались под его ногами, раскатились, звеня. Добрыня поднял один такой кругляш. Видел он безанты ромейские
97, полновесные, с ликами императоров. Во всем мире они ценятся несоизмеримо, и все же тот, какой посадник сейчас держал в руках, был вычеканен из такого дивного злата, что даже представить сложно, что на него можно приобрести. Корабль с командой, не менее, а может, и с грузом тюков ценного соболя.
– Нравится? – услышал посадник голос откуда-то со стороны.
Владыка подземелья сидел на возвышении, на груде золота, вернее, на установленном сверху троне, почти как у императоров ромейских, но более тяжелом, мощном, как камень. А вот сам он показался Добрыне всего лишь тенью. Большой тенью, величавой, хотя лик вроде как обычный, человеческий: четко обозначенные скулы, темные очи под круто изогнутыми бровями, густые волосы ниспадают на плечи, удерживаемые сверкающим каменьями драгоценным обручем. Тело скрывала чуть колышущаяся накидка, но Добрыня вглядывался в лицо. И замер, едва смея дышать. В горле вдруг образовалась пустота, которая давила, не давая произнести ни звука. Он узнал себя. Свое лицо, свои глаза, скулы, чисто выбритый подбородок с небольшой ямкой. Разве что тот, кто восседал на троне, был моложе, чем Добрыня сейчас, словно это он сам, но в пору расцвета юности, без малейшей седины в волосах, без морщинок в углах глаз.
– Что, похожи мы? – спросил Кощей. И в темных глазах его полыхнуло алым отсветом.
– Похожи. А еще я на родителя своего похож. Знаешь, кто он?
– Да какая мне разница? Твоя мать с кем только ни путалась. Для меня главное, что в тебе моя кровь течет.
– Слишком мало ее, чтобы мы были схожи. А превратиться ты во всякого можешь. Ты ведь чародей великий.
Добрыня белозубо улыбнулся Бессмертному, сам не зная, что его так развеселило. Может, то, что Кощей держал у себя в слугах его родителя, даже не догадываясь, кто он.
Бессмертный тоже попытался улыбнуться. Но как-то странно, как будто не мог повторить улыбку стоявшего перед ним витязя: оскалил верхние зубы, нижние же засосало под губу, глаза вытаращились, то темнея, то снова полыхая огнем. Но сейчас Добрыне уже не было страшно. Ну и гримасничает! Такие рожи Добрыня бы ни за что строить не стал. И он даже захохотал над попытками Бессмертного походить на него.
Кощей догадался, что смешон. Лицо его потемнело, вернее, он накрыл себя темной полой накидки, только глаза по-прежнему светились алым сквозь черноту. Такой взгляд выдержать трудно. И смех стал затихать на устах Добрыни. Он чувствовал, как Бессмертный обшаривает взглядом его лицо, и в этом была какая-то безжизненность, от которой брала оторопь. Добрыня неспешно склонил голову: со стороны похоже было, что поклонился, а на деле просто надеялся, что Бессмертный отразится в зерцале и ощутит, каково это, когда на тебя такая нелюдь глазеет.
