— Вы были ребенком, — напомнила я ей.
— Мечтательным ребенком. Я накручивала эти истории, и она верила им так же, как и я. В конце концов она помогла мне сбежать. Дала мне немного своих карманных денег и лгала целый день, рассказывая директрисе, мол, у меня болит живот, и я осталась в постели, Розамунда влипла в ужасные неприятности. Ей повезло, что ее не исключили. Малкольм помог с этим.
Мертензия с расплывчатой улыбкой посмотрела на меня.
— Он был страшно напуган моим побегом из школы и обрадовался, что я добралась до дома невредимой. Бедняга! Ужасно молод для такой ответственности и не очень годился в опекуны. Люциан сходил с ума в своей школе, a я была на полпути к тому, чтобы моего лучшего друга исключили из школы. Малкольм сделал единственное, что знал: он платил и платил директрисе, пока та не согласилась оставить Розамунду. Розамунда мельком увидела его, когда он приехал улаживать дела. Этого оказалось достаточно. Она решила, что когда-нибудь будет жить в нашем замке и выйдет замуж за принца, который появился из ниоткуда, чтобы спасти ее.
— Должно быть, он произвел на нее сильное впечатление.
— Действительно. Я не удивлена. Для кого-то вроде Розамунды, знающей только укусы лишения и никакой легкости в жизни, Малкольм, должно быть, казался откровением. Вежлив и богат. Он представлял безопасность. И когда словно мифическая фигура вступил в бой, чтобы устроить ее будущее в школе, она чуть-чуть его обожествила.
Она замолчала и через минуту продолжила с легкой улыбкой:
— Знаю, кажется смешным, что Малкольм может стать центром фантазий молодой девушки. Для меня он такой обыкновенный. Но он недурен собой, и Розамунда была полна решимости видеть его героем. Думаю, она была удивлена, когда наконец приехала на остров и нашла его довольно заурядным человеком.
— Прошло много времени между вашим уходом из школы и ее визитом сюда?
— Годы. Мы поддерживали связь какое-то время. Признаюсь, я неважный корреспондент, но Розамунда обязательно писала первое число каждого месяца. Когда она закончила школу, ей пришлось устроиться на работу. Всегда было ясно, что она должна содержать себя. Она писала о своих работодателях, обязанностях, обстоятельствах. Сначала Розамунда развлекалась, изображала все с неким лукавством, заставляя выглядеть шуткой. Но затем она оставила должность и не нашла подходящего места. Пришлось соглашаться на худшую зарплату, менее достойных нанимателей. Тон ее писем изменился. Наконец, она решила поехать в Индию, но не должна была занимать новый пост какое-то время. Это казалось прекрасной возможностью позволить ей приехать на остров немного отдохнуть.
— Позволить ей приехать? — Я ухватилась за любопытную фразу. — Она напросилась в гости?
— Почти. Она прислала отчаянное письмо, прозрачно намекнув о моем обещании помочь. Меня это немного задело, но я осознавала, что веду себя неблагодарно. В конце концов, я действительно ей обещала. Я решила, что будет приятно иметь гостью. Всего несколько месяцев, лето работы в саду и плавания в море, прогулок по острову. Хотела познакомить ее с нашей жизнью, дать немного передохнуть, прежде чем она снова вступит в бой. Но я увидела почти сразу, как Розамунда смотрела на Малкольма, на замок, на все — на ее лице было такое обнаженное желание.
— Как ребенок в окне кондитерской?
— Не совсем. Это было что-то более темное, более решительное. Как будто она хотела или получить все, или умереть в попытке…
Она замолчала, прикрыв рот рукой, когда поняла, что сказала.
— Мертензия, что с ней стало, по-вашему? — мягко спросила я.
Она опустила руку и резко поднялась со скамейки, снова взяв секаторы.
— Не знаю. И я бы желала, чтобы люди перестали пытаться это выяснить.
— Вы не хотите узнать, что случилось в тот день?
— Нет. С какой целью? — потребовала Мертензия. — Если она сбежала — что вероятно, даже с такой уликой как сумка — это только сделает Малкольма несчастным. Если она случайно умерла, это сделает его несчастным. Если кто-нибудь…
Она замолчала, сконцентрировав внимание на растениях и упрямо стиснув рот.
— Если кто-нибудь убил ее, — закончила я фразу. — Следует признать, это могло произойти. И кто же выигрывал от ее смерти в таком случае?
Она молчала, отказываясь отвечать. В этот момент в сад вошел Стокер.
— Доброе утро, — поздоровался он. — Я знаю, что случайные посетители не должны сюда являться, но я услышал голоса.
Мертензия повернулась с заметным удовольствием. Ее рот раскрылся, когда она увидела синяки на его лице.
— Стокер! Что с вами произошло?
— Я ходил во сне, — соврал он. — Семейная болезнь. Мой брат тоже страдает от нее. — Ложь была гладкой, но никогда не одурачила бы кого-то более искушенного, чем Мертензия Ромилли.
— У меня есть арника в комнате отдыха. Это поможет с синяками, — утешила его она.
— Я очень признателен, — ответил Стокер.
Она покраснела. Я встала, понимая сигнал уйти, когда видела его.
— Мне пора идти, — пробормотала я.
— Минутку, Вероника, — сказала Мертензия. Ее лицо освещала жизненная сила, делавшая девушку почти привлекательной. — Вы должны увидеть Glasswings.
— Glasswings, — тупо повторила я. Мое сердце начало колотиться в груди. — Они здесь?
Она кивнула, ведя нас к ближайшему кустарнику.
— Раньше они питались дамой ночи. Гусеницы едят ее листья и взрослые бабочки — как вы их называете?
— Имаго, — ответила я. — Или образы, если вы предпочитаете.
— Тогда имаго. Они питаются цветами. Бутоны раскрываются только ночью, они уже начинают закрываться. Но если мы будем неподвижны и спокойны, Glasswings могут вернуться.
Мы втроем уселись на траву, дружелюбно делясь последней булочкой, пока ждали. Небо затянуло тучами, минуты растянулись в длинные промежутки времени. Маленькие звезды цветов жасмина, приняв потемневшее небо за сумерки, начали складываться, как девы на молитве, сжимая лепестки и нежно кивая на лозу. Как ни странно, их запах усиливался по мере того, как они исчезали. Как будто зная, что вот-вот задремлют, они разослали по ветру приглашение прийти, пока не стало слишком поздно. Моя голова стала тяжелой от аромата «ночной леди», когда она обвила меня своими усиками, крепко удерживая и подталкивая в состояние оцепенения. Я бы не смогла пошевелиться, даже если бы захотела, настолько стала сонливой. Мертензия выглядела точно так же, голова тихо упала на грудь, последний кусок рулета соскользнул из ее пальцев на траву. Шустрая белка выпрыгнула, чтобы забрать его, и снова поспешила обратно в тень. Стокер растянулся на траве, его руки были опущены за голову, веки опустились.
Мои собственные веки почти закрылись, когда я увидела первый трепет движения. Мгновение, не более того. Огонек на ветру, просто танцующий вне пределов моего восприятия. Я подняла голову, широко раскрыв глаза. И увидела Glasswing размером с человеческую ладонь, лениво взмахнувший к Cestrum, по-королевски элегантно садящийся на цветок. Я не могла дышать, не могла говорить, и даже если бы у меня были силы, я бы не разбудила Мертензию или Стокера. В тот момент Glasswing был моим личным маленьким чудом.
