«Где же он нашел такую ужасную мебель?» – спрашивала я себя. Диваны с отвратительными металлическими зазубринами, похожими на заостренные пенисы. Кофейный столик по форме напоминал огромную гитару, в то время как тумбочка под телевизор походила на гигантскую улитку, кита или что-то еще. Кричащий красный и золото повсюду. Спальня прямиком из Лас-Вегаса, зеркало над кроватью и вокруг занавески. На кухне была бело-зеленая плитка, которую сложно отмыть – полдня нужно было оттирать пол, и отгадайте, кому же приходилось этим заниматься. Боб Красноу, музыкальный продюсер, однажды приехал в этот особняк и был удивлен при виде меня, звезды Ike and Tina Turner Revue, с повязанным на голове шарфом, стоящей на коленях и драившей пол. Это слишком для гламурной жизни Тины Тернер! У Боба было отличное чувство юмора, и он не боялся задеть Айка. «Ты действительно потратил семьдесят тысяч долларов на Вулворта?» – так он высказался о вызывающих сомнения дизайнерских способностях Айка.
И как бы я ни пыталась что-либо поправить в доме, Айка это только бесило. Мне кажется, он был не уверен в своем вкусе и предпочтениях (нужно отдать дань недостатку образования) и поэтому бросался на любого, кто возражал ему. Если он замечал какие-либо изменения, то готов был растоптать меня и настаивал, чтобы я вернула все на прежнее место. Однажды я пыталась поменять полотенца в ванной и… Боже, из-за этого он так орал на меня. «Убери эти чертовы полотенца отсюда и верни те, которые здесь были», – вопил он. И это касалось не только полотенец. Не было вообще никакой свободы что-либо делать самой. В его понимании я существовала только, чтобы угождать ему. Все время, что я прожила там, мы называли это место «особняком» – мы никогда не называли его «домом». Но на тот момент другого дома у меня не было.
Казалось, успех должен что-то изменить. Ike and Tina стали пользоваться спросом. Мы выступали в США, в том числе в Мэдисон-сквер-гарден, а также участвовали в таких популярных телевизионных шоу, как The Smothers Brothers Comedy Hour и The Andy Williams Show. Но Айк был на сцене таким же авторитарным подонком, каким он был дома. Он вынудил меня исполнить «I’ve Been Loving You Too Long» в такой пошлой и извращенной манере, что впоследствии эта песня стала моей самой нелюбимой. Мне было неловко от движений, которые я вынуждена была показывать, стоя у микрофона. Если я делала что-то, чего он не хотел, он напоминал мне об этом, стоило мне только посмотреть в его сторону во время нашего выступления. И в этот момент он говорил: «Обернись, сучка». Я была как под гипнозом, делала все на автомате, постоянно при этом думая: Айк наблюдает – лучше просто петь и танцевать.
В первый раз, когда зрители встали, чтобы поаплодировать мне, я не знала, что делать. Мы были в Париже в 1971 году. Выступление удалось на славу, и зрители были без ума. Они встали со своих мест, хлопая и выкрикивая мое имя. Я спросила Айка: «Можно я вернусь на сцену?» Он так разозлился, что мне пришлось удостовериться, не делаю ли я что-то не то. Я подождала его разрешения. Даже тогда я была так поражена аплодисментам и так не привыкла к признанию, что обратилась к публике: «Вы серьезно?» Как приятно было услышать в ответ «Да!». Я была так потрясена, что понравилась им.
1971 год был годом, когда «Proud Mary» стала хитом, но за ее успехом в жизни произошел и провал. Я услышала трек «Greedence Clearwater Revival» Джона Фогерти и предложила Айку создать свою версию этой песни. Айк и я какое-то время вместе экспериментировали над ней. Мы всегда так работали над чем-то новым. Но я не знала, когда же мы по-настоящему будем исполнять ее на сцене. Айк сам принял решение. Однажды вечером, когда мы выступали в Окленде, Айк начал играть вступительные аккорды. Конечно же, я узнала эту песню, но я не была готова исполнять ее. Я даже не была уверена в том, что помню слова, и поэтому начала произносить речь, чтобы оттянуть время. «Иногда мне кажется, что вы хотите услышать от нас что-нибудь красивое и незамысловатое, – импровизировала я. – Но я хочу сказать одну вещь. Как видите, мы никогда не делаем ничего красиво и налегке. Мы всегда делаем это красиво… и при этом жестко». В моих словах была доля правды, потому что мы всегда делали все так быстро. Айк все еще наигрывал аккорды, а я вспомнила слова и начала петь медленную версию песни: «And we’re rolling, rolling, rolling on a river». Люди были в восторге.
Я гордилась сама собой, тем, как мне удалось выкрутиться из этой неловкой ситуации при помощи разговора, что ко мне в голову пришли такие слова. И в тот момент, когда Айк начал играть быструю версию, я начала танцевать, даже не задумываясь, ведь танец у меня в крови. Я даже не помню, как я это делала. После выступления одна из айкеток сказала: «Плыть по реке…
[15] Давайте изобразим то, что происходит, когда ты плывешь по реке?», и мы придумали движение, подходящее под слова песни.
«Proud Mary» поднялась на четвертую строчку хит-парадов и удостоилась премии «Грэмми» за лучшее вокальное исполнение. Это именно тот успех, о котором всегда мечтал Айк. Но ему пришлось за него заплатить. Деньги, которые он получил от «Proud Mary», позволили Айку осуществить свою давнюю мечту – построить собственную студию звукозаписи в пяти минутах езды от дома. Признав, что именно благодаря мне он, наконец, получил свою студию, Айк назвал ее в честь меня – Bolic. Это название напоминает по звучанию мою девичью фамилию – Баллок (англ. Bullock). Это был неожиданный поступок с его стороны. Большую часть времени он не мог свыкнуться с мыслью о том, что он получал что-либо благодаря мне.
Bolic Sound стала провалом для Айка. Помещение студии по его проекту походило скорее на неприступную крепость с замками на всех дверях и камерами безопасности, позволяющими следить за тем, что происходит в каждой комнате. На самом деле там редко происходило что-нибудь хорошее – там проходили вечеринки, на которые собирались друзья Айка. Бывало, он пропадал в студии по пять суток подряд и лишь время от времени делал перерывы, чтобы поесть. Иногда он просто падал от усталости, и его любовница (одна или другая Энн) помогала мне поднять кресло по лестнице и уложить Айка в постель. Он просто выдыхался. Он мог проспать три дня подряд, затем постепенно приходил в себя и снова возвращался к жизни. И этот сценарий никогда не менялся. Он принимал душ, брился, приводил свои волосы и ногти в порядок (иногда это делала я), ел и слушал радио, чтобы узнать, какая музыка взрывает хит-парады на данный момент. Это вызывало в нем чувство зависти, которое вновь загоняло его в студию, где он безуспешно работал сутками напролет над своим хитом. Затем то же самое повторялось снова и снова.
Иногда после всех этих запоев и гулянок я видела в нем того Айка, которого знала, когда мы только познакомились. Порой он говорил: «Прости меня, Энн». Но после всего, что он мне причинил, я могла лишь ответить: «Хорошо», хотя на самом деле мне было уже все равно. Я знала, что его извинений не хватит надолго.
Все стало еще хуже, когда Айк начал принимать кокаин. Кто-то сказал ему, что кокаин повышает либидо. Как будто у Айка Тернера были проблемы с половой жизнью! На самом деле секс был его основным видом деятельности. Однажды на интервью меня спросили, какие у меня впечатления от секса с Айком (это был, на самом деле, провокационный вопрос). И это все, что она хотела узнать? Я ответила честно. Мне не нравилось его тело, и, должна признать, природа его не обделила. Но делало ли это его хорошим любовником? «Ведь секс это по большому счету лишь простые движения туда-сюда, верно?» Мне хотелось нежности. Хотелось романтики. Я бы предпочла даже обычную порядочность и уважение. Секс с Айком стал принимать форму враждебности, своего рода насилия, особенно когда все начиналось с побоев и ими же заканчивалось.
