Я воспринимала как привилегию играть Баха со столь прославленным и талантливым органистом, причем накануне свадьбы с человеком, который полностью понимал меня.
ДЕНЬ НАШЕЙ свадьбы начался с морозной и тусклой зари, но нам было все равно. Закутываясь потеплее, я надела коричневое пальто поверх обычного платья и шляпу. Единственными доступными цветами оказались красные коммунистические гвоздики. Такой букет и принес мне Виктор.
Со смехом мы поспешили в Старую ратушу и прошли через все формальности в присутствии моей матери, родителей Виктора и двух наших друзей-свидетелей. Маме нравился ее будущий зять, но скорость, с которой мы женились, не радовала – в ее глазах это выглядело неподобающе.
Виктор потратил столько времени, чтобы убедить меня выйти за него очертя голову, что он поспешил с обетами, пока я не передумала. Дело не в том, что я не любила Виктора со всей страстностью – я любила и была готова к замужеству с той минуты, как узнала от Франтишека о его намерениях. Но в Чехословакии разворачивались перемены, а 1952-й стал годом политической бури. Множество людей арестовали за политическую измену под предлогом, что они находились в сношениях с западными державами. Часто это были партийные чиновники и политики высокого ранга, но большинство составляли евреи. Чувство невероятного прессинга возрастало, и я все сильнее опасалась, что женитьба на мне принесет неприятности Виктору.
Проблема заключалась в массовом росте антисемитизма в послевоенное время у нас в стране. Он провоцировался и тем, что среди коммунистов насчитывалось немало еврейских интеллектуалов. После путча, когда к власти пришла партия под руководством генерального секретаря Рудольфа Слански, еврея, антисемитская агрессия усилилась.
Верхушка партии раскололась по вопросу о том, насколько далеко следует заходить, подражая жесткой советской политике, поэтому началась охота на ведьм в поиске неблагонадежных и одновременно чистка высших эшелонов партии от евреев. В 1950 году чешская государственная деятельница Милада Горакова стала первым «предателем», попавшим под суд. Ее и еще двенадцать человек обвинили в руководстве заговором, имевшим целью свержение коммунистического режима. Милада, никакая не еврейка, была упрямой патриоткой и феминисткой, участвовавшей в сопротивлении, арестованной гестапо и отправленной в Терезин. После нового заключения под стражу в 1949 году чешская тайная полиция, внушавшая ужас СТБ, подвергла ее жестоким психологическим и физическим истязаниям.
Всех заводских рабочих обязали подписать бумагу с проклятиями в адрес «изменницы» и требованием ее казни. На суде ее и еще троих обвиняемых предсказуемо приговорили к смерти, несмотря на прошения членов ее семьи и протесты выдающихся людей, включая Альберта Эйнштейна, английского премьера Уинстона Черчилля и бывшую первую леди США Элинор Рузвельт. Миладу, достойно державшуюся до самого конца, повесили по ложным обвинениям в государственной измене и заговоре. Это было чудовищно.
Так начались показательные процессы. Когда официальная советская политика сделалась открыто антисемитской по воле Сталина, власти принялись преследовать видных еврейских деятелей, занимающих высокие посты, вроде генерального секретаря Слански и десяти других, над которыми учинили «еврейские процессы», как говорили потом. Им инкриминировали заговор на почве троцкизма, сионизма и симпатий к югославскому лидеру Тито и приговорили.
Каждый день диктор государственного радио разражался проклятиями в адрес «еврейских предателей». Все были запуганы, и всем нам приходилось подписывать петиции с требованиями наказать «изменников» за преступления против нашей «счастливой развивающейся страны». Узники признавали вину, потом отказывались от показаний, утверждая, что они подверглись воздействию наркотиков и в таком состоянии их заставляли заучить признания, но все равно им, одному за другим, выносили смертный приговор. Генеральный секретарь был повешен, трое других осуждены на пожизненное заключение. А еще многие оказались на урановых рудниках и в трудовых лагерях. В общей сложности свыше двухсот тысяч человек были арестованы и заточены.
Это вызывало тем больший страх, что казалось, будто кошмар военного времени повторяется вновь, совершенно симметрично нацистским преследованиям. Я могла надеяться лишь на то, что мы с Виктором – только выпускники высшей школы, а моя мать – контролер качества товаров, мы люди недостаточно значимые, чтобы нас судить, – однако мы понимали, что гарантий безопасности не было и для нас.
Эти дьявольские суды, начавшиеся в 1949 году и завершившиеся только со смертью Сталина в 1953-м, вели к пыткам и казням сотен евреев, среди которых многие чудом выжили в Холокост и погибли теперь от рук соотечественников.
Евреи превратились в граждан второго сорта. И всякий, кто связывал себя с евреями, становился «белым евреем», его имя попадало в черный список и должно было оставаться в нем, пока коммунисты у власти. Я понимала, что впереди у Виктора великое будущее, поэтому боялась навредить ему. Его женитьба на мне была мужественным, но безрассудным поступком, ведь он уже обладал репутацией инакомыслящего. Женитьба на еврейке могла разрушить его жизнь.
Считая, что нам лучше расстаться, я сказал Виктору, что он просто не может жениться на мне: «Я никогда не соглашусь. Если ты станешь моим мужем, для тебя все будет кончено, а риск для нас обоих удвоится».
– Неважно, – улыбнулся мне Виктор. – Я люблю тебя.
Ну что на это возразить?
ЕДВА СВИДЕТЕЛЬСТВО о браке было подписано и проштамповано печатью в ратуше, мы все поехали в местный ресторан пообедать, и там Виктор объявил, что его свадебный подарок – фортепьянный концерт, над которым он еще работал, его первый фортепьянный концерт, опус 12.
Это красивое, полное легкости произведение, вдохновленное мотетом Моцарта Exsultate Jubilate, которое, по словам Виктора, выражало его чувства ко мне.
Я расплакалась от радости.
Затем наступил черед свадебного подарка моей матери – ночи и завтрака в номере люкс прекрасного «Палас-отеля» в центре Праги, неподалеку от площади Венцеслава.
Там царила такая роскошь, что глазам не верилось. Мы ведь были очень бедны, и перспектива провести первую брачную ночь в таком месте будоражила воображение. В особенности наши мысли занимала шикарная спальня с двухместной кроватью и обильный завтрак.
Увы, еще одна помеха появилась в последний момент. В день нашей свадьбы Франтишек, лучший друг Виктора, сообщил нам, что он и другие студенты-композиторы призваны на военную службу. Мы понимали, что Виктора не возьмут в армию из-за плохого зрения, но нас страшила мысль, что четверо талантливых молодых людей окажутся в армейских бараках как раз в решающий для их обучения период. Лучшее, на что они могли рассчитывать, – что попадут в армейский оркестр, но, Франтишек слышал, что в этом привилегированном виде службы им откажут, поскольку они «политически неблагонадежны».
У Виктора был профессор, которым он восхищался и который отвечал ему приязнью, поэтому Виктор в тот же день связался с ним и попросил о помощи. Тот ответил: «Зайдите ко мне завтра перед началом занятий, посмотрим, что можно сделать. Жду вас у себя в кабинете на философском факультете к половине восьмого».
