Профессор улыбался, ожидая, пока шум уляжется. Окинув взглядом зал, он спросил:
– А кто из вас человек по-настоящему сильный?
Опять поднялась кутерьма, пока они все не сошлись на кандидатуре гиганта по фамилии, кажется, Франта.
– Не могли бы вы подняться на сцену? – попросил К.П.С. этого человека, вытолкнутого вперед. Садло взял скрипку и вручил ему в огромные руки. – Теперь, товарищ, я хочу, чтобы вы встали так, как стоял скрипач на протяжении часа, с инструментом на плече и высоко держа руки, словно играете для нас Гайдна, хорошо?
Все шутили и смеялись, когда Франта исполнил просьбу профессора, приняв позу скрипача с помощью Садло и Ясека, и с торжествующей ухмылкой посмотрел на товарищей.
– Давайте посмотрим, сколько Франта выдержит в этой позиции? – предложил профессор, взглянув на часы.
Тем временем мы сыграли что-то, Людмила пела «Песенки на одну страницу», и я стала замечать, что у Франты затряслись руки, а затем колени. Лицо силача покраснело, а потом посинело, он начал корчиться от напряжения. Зал взорвался грохотом: люди орали до воя, подбадривая шахтера, топали ногами, били жестяными тарелками о стены, выкрикивали имя Франты, требуя, чтобы он не сдавался. Со звучавшим нараспев именем «Франта! Франта! Франта!» они протискивались вперед, желая лучше видеть своего героя. Я заметила, как по рукам ходили деньги, а шум в буквальном смысле оглушал. Наконец все тело силача задрожало от напряжения.
По часам профессора он продержался больше пятнадцати минут, потом уронил руки и со стыдом повесил голову. А люди кричали и улюлюкали.
Когда они наконец немного утихомирились, К.П.С. дружественно похлопал Франту по спине и попросил всех поаплодировать ему.
– Теперь, может быть, вы поймете, почему скрипач зарабатывает столько. Он не просто стоит так, как вы видели, целый вечер, но еще и играет благодаря таланту и познаниям прекрасную музыку для всех нас. Поэтому, пожалуйста, овацию всем исполнителям!
Рабочие признали себя побежденными в споре, опять оглушив нас, но уже выражением своего восхищения.
* * *
Именно такие рабочие подвергли себя огромному риску, восстав против коммунистических хозяев страны через год после нашей с Виктором свадьбы. Несмотря на общую подавленность сталинизмом, в нашей беспокойной стране вскипело возмущение.
Хотя Сталин умер в марте 1953 года, правительство выдвинуло программу реформ на советский лад, с коллективизацией сельского хозяйства и приоритетом тяжелой промышленности. Еды становилось мало, цены на государственные товары взлетели, инфляция достигла 28 процентов.
Ходили устрашающие слухи о том, что экономика на грани краха и что, возможно, необходимой окажется денежная реформа. Потом в конце мая избранный президентом Антонин Запотоцки произнес речь, заявив, что эти слухи – абсолютная ложь и распускаются для того, чтобы подорвать веру в социалистический строй. На следующее утро банки не открылись. Все произошло мгновенно. Стоимость денег упала до соотношения пятьдесят к одному. Наши банковские счета были заморожены, разрешали только получить со счета небольшую сумму денег на почте. Внезапно вся нация обнищала.
Удар предназначался спекулянтам, удерживавшим товары под спудом, и должен был сокрушить «врагов-буржуа». То, что банкам приказали заблокировать какие угодно снятия крупных сумм со счетов, широко расценивалось как воровство, до которого опустилось государство.
Мы с Виктором жили тогда у моей матери в Пльзене. Пльзень – промышленный город, где основное население – рабочие, и мировоззрение тут несколько иное, чем в других частях страны, потому что город освободили американцы, а не советские войска. Маленькая квартира мамы находилась в современном доме через улицу от окружного суда, Дворца Правосудия, поэтому мы стали очевидцами всех событий.
1 июня около пяти тысяч рабочих, многие с огромного завода «Шкода», вышли на улицы протестовать против того, что их и так скудные зарплаты в реальности еще и урезывались на восемьдесят процентов. К ним на главной площади присоединились студенты и еще рабочие, они размахивали перед ратушей чешскими флагами и скандировали: «Долой коммунистов!» и «Нам нужны свободные выборы!»
Достойным памяти актом сопротивления, переросшим в восстание, было то, что они срывали советские флаги и портреты Ленина и Сталина. Бюсты коммунистических вождей швыряли вниз на главной площади. Восставшие пели наш национальный гимн и взяли штурмом Дворец Правосудия, чтобы освободить политзаключенных. Полиция не пожелала вмешиваться, поэтому властям пришлось призвать войска. Но многие солдаты тоже отказывались нападать на рабочих, поэтому верхушка прибегла к силам народной милиции, куда входили пламенные коммунисты.
Виктор тогда работал над новым концертом и все время пытался сосредоточиться на музыке. А я вообще не могла работать, я надела пальто и пошла на площадь посмотреть, что происходит. Вскоре я поторопилась домой, поскольку заметила, что там кружат машины без номеров с агентами секретной полиции, фотографирующими всех подряд. Выглядело угрожающе, а когда я вернулась домой и Виктор включил радио послушать новости, о событиях в Пльзене ничего не сообщалось, играли одни штраусовские вальсы, от чего у меня мороз пошел по коже. «Все это плохо кончится», – предсказал Виктор. И оказался прав.
Когда прибыла милиция, началась драка, раздались выстрелы, толпу разгоняли водометами, множество восставших пострадали. Было введено военное положение, СТБ бросила в тюрьмы сотни людей, агенты этой политической полиции хватали всех, на ком хотя бы замечали мокрую одежду. Затем прошла череда судов, вожаки повстанцев были приговорены к срокам до четырнадцати лет, а один даже, как сообщали, казнен. Две женщины умерли в заключении. Мы наблюдали за всем прямо из окон маминой квартиры: сначала сам мятеж, потом людей, оказавшихся под судом, среди них подростков, чьи плачущие родители молили о милосердии.
Мне никогда этого не забыть.
Надежда на лучшее будущее, которая появилась у всех нас после поражения нацистов, опять рухнула.
И ОПЯТЬ на нас обрушились тяжелые непредвиденные последствия событий. Режим не мог открыто признать, что рабочие-коммунисты попытались совершить контрреволюцию, поэтому они заявили, что мятеж – целиком плод заговора бывших капиталистов.
Партия озлобленно мстила всем, кого могла обвинить. Дома и прочее имущество конфисковывались, сотни людей потеряли работу или были понижены в должности, профсоюзные деятели изгнаны из страны. Власти ухватились за повод удалить «враждебные элементы» из города и поспешно, принудительно переселяли целые семьи на пустующие земли в Судетах возле немецкой границы, где им предоставлялись для жилья заброшенные, полуразвалившиеся здания, поврежденные во время войны.
Хотя у матери давно отобрали магазин и старую квартиру, ее и всех родственников до сих пор считали «подрывными элементами», поэтому она оказалась среди прочих «капиталистов», подлежавших изгнанию из Пльзеня и переселению. Все повторялось. Я возненавидела из-за этого Пльзень.
