Когда вода достигла Зарубки Отличной Еды, — сельские жители так давно не видели этого, что многие дети считали: зарубка недостижима, — день уже пробуждался. Заря занялась как обычно, то есть зеленоватое небо стало пурпурным, потом золотым, потом синим. Но церемониальные рожки трубили, и люди смеялись от счастья: день церемонии совпал с днем Зарубки Отличной Еды.
— Сегодня Спящий проснется для Вечной Жизни и велит водам повернуть вспять, — говорили они.
Они сидели на крышах, следили внимательно за рекой и объясняли происходившее детям. Все утро трубили рожки, им вторил бой барабанов, а в полдень, когда раскаленное солнце обрушилось всем сверканием на зеркало вод и воды курились ему навстречу струйками пара, на неширокой полоске суши, оставшейся между затопленными полями и стеной скал, наконец показалась процессия. Впереди ее несли Спящего. Восемь рослых мужчин поддерживали носилки. Спящий был с головы до ног запеленут-завернут во много слоев роскошных дорогих тканей, крюк и цеп вложены в скрещенные на груди руки. Убранство, в котором преобладало золото с синим, включало и все другие цвета, и даже отсюда, издалека, с крыш, видно было, как выступает на фоне колеблемых знойным воздухом скал его заключенная в многоцветный футляр борода. Женщины с распущенными волосами шли, пританцовывая и вскрикивая, за носилками. Иные пытались разбудить Бога, бряцая на систрах, другие рыдали и взмахами острых ножей прокалывали себе кожу. За женщинами шли избавляющие-отскверны и домочадцы, а затем, взявшись за руки, двигаясь боком, — цепочка, мужчины и женщины вперемежку. Спящий двигался медленно. И медленной длинной процессией тянулись провожающие, шедшие за ним в затылок, но там, где тропинка была совсем узкой, спинами прижимавшиеся к скале, превращаясь в подобие фризовой композиции. Подстегиваемые любовью и любопытством, жители деревень слезали со своих крыш и пробирались по мелководью поближе к процессии. Стоя недвижно в воде, по-детски, во все глаза смотрели на шествие. По временам пытались и взывать к Спящему, но он не просыпался: избавляющие-от-скверны не совершили еще всех положенных действий. Пойти вслед они не пытались. Хотя процессия двигалась медленно, им было бы не успеть за ней вброд, и единственное, что они могли делать, — это приветствовать проходившие группы участников.
Одну из групп, впрочем, они не приветствовали, а только в ужасе, молча, не веря себе, проводили глазами. Эта группа двигалась в самом конце, отделенная промежутком от предыдущих. Ее составлял отряд воинов, а в середине отчаянно бился, пытался вырваться, Лжец. На шее у него было ожерелье Патриарха, такие же ожерелья были и на мужчинах и женщинах, которые шли, держась за руки, боком. И если Лжец исхитрялся — по временам — высвободить на миг руку, то прежде всего пытался сорвать его. Кроме того, он кричал, выл, стенал и непрерывно боролся со стражниками, так что тем стоило колоссального напряжения как-нибудь ненароком его не попортить. Однако он сам себя портил — рот был весь в пене. Крики, которые он исторгал, слышны были вдоль всей процессии.
— Ни за что! Слышите вы? Я не хочу жить! Я сказал: ни за что!
Последний в цепочке державшихся за руки оглянулся, проговорил затем, обращаясь к идущей впереди него женщине:
— Я всегда изумлялся: что видит в нем Патриарх?
Шедшие по мелководью деревенские жители вскарабкались на тропу и поспешили вслед за процессией и Лжецом. Когда полоска земли расширилась и превратилась в площадку, процессия, расколовшись на группы, остановилась: пришедшие по воде толпой встали сзади.
Участники процессии стояли теперь перед длинным низким строением, вокруг которого бежали в свое время, выполняя ритуал, Патриарх и сопровождавший его Лжец. Теперь к нему вел своего рода коридор — углубленный проход между отлого насыпанными булыжниками. Дальний конец прохода, скрытый от солнца, тонул весь в глубокой тени. Вход в здание был вдвое уже ширины этого коридора-прохода, рядом с ним на уровне глаз находилась горизонтальная щель. Стоявшие впереди хорошо видели ее сами, но даже те, кто стоял много дальше или не мог увидеть из-за голов, знали, что она есть, и знали, чьи глаза будут смотреть сквозь нее.
Спящего пронесли по проходу, сняли с носилок, поставили на ноги лицом к провожающим. Подавшись вперед, толпа видела, что он все еще спит: глаза были, как прежде, закрыты. Но вот подошли избавляющие-от-скверны и, действуя инструментами и заклинаниями, открыли их. При этом один из служителей отбросил в сторону комки глины, державшие их закрытыми. Итак, Спящий проснулся. Живой, здоровый и сильный Патриарх, пребывая в своей Остановленной Жизни, пронизывал взглядом детей своих, смотрел вдаль. И теперь должен был действовать Мудрейший, который, кроме всего иного, был еще и избавляющим-от-скверны. Обвязав вокруг талии шкуру, в которую перешла жизнь леопарда, он поднял небольшой топорик с кремневым лезвием и, ударив, ввел его между сомкнутых губ. Потом начал работать им как рычагом, и те, кто стоял ближе всех, услышали звук, напоминавший потрескивание слабых веток, пожираемых разгорающимся пламенем. Когда же Мудрейший отступил в сторону, все увидели, что Патриарх говорит с ними из своей Остановленной Жизни: рот его был открыт. И тогда начались пение и пляски. Но многие из танцующих и поющих не могли сдержать слез при мысли о бренности своей жизни, которая неминуемо ускользнет, словно тень. Стража, носильщики, избавляющие-от-скверны, взяв Патриарха, подняли его на крышу здания, где несколько отодвинутых в сторону тяжелых бревен образовали отверстие, через которое он и был опущен вниз, внутрь. Стражи, оставшиеся стоять вокруг отверстия на крыше, видели, как Бога положили в каменный саркофаг, как саркофаг затем закрыли крышкой и запечатали. Завершив все процедуры, избавляющие-от-скверны поднялись снова на крышу, оставив Бога среди покоев, полных еды и питья, оружия и предметов развлечения.
Стоя на крыше вместе со стражниками, они следили, как те перетаскивали на место бревна и заваливали их крупными камнями.
То же, что и с Патриархом, было проделано с его Двойником, прямо и неподвижно стоявшим в темноте позади щели. Разница заключалась лишь в том, что Мудрейший, взяв в руки топорик, не нажимал им на рот — рот был каменным, — а всего лишь касался его. Что же до глаз Двойника, то они были уже открыты и пристально смотрели на все сквозь щель.
Теперь вперед выступили те мужчины и женщины, что в процессии шли, держась за руки, и, получив предметы, с которыми они будут входить, по проходу двинулись между двумя шеренгами избавляющих-от-скверны — каменщик шел со сверлом, плотник нес долото и тесло, пекарь — дрожжи, пивовар — солод, женщины были накрашенные и в роскошных одеждах, музыканты при своих инструментах. Вступая в проход, они смеялись и переговаривались, гордо и радостно брали чаши, которые им подносили. И только Лжец по-прежнему сопротивлялся и, мало того, кричал все пронзительнее. Мудрейший старался его успокоить, говорил, что он не в себе, околдован, но Лжец не слушал.
— Если ты сделаешь это, я никогда больше не стану ему ничего рассказывать, никогда, понимаешь?
При этих словах танцующие приостановились, а избранные, стоявшие в проходе, глянули на Лжеца с негодованием и изумлением. Мудрейший закатил Лжецу пощечину, и на мгновение тот замолк и только сопел и подергивался.
