Небытие, пепел, конец света.
Четыре детские жизни, обратившиеся в прах. Вы, четыре крошки, не дотягивали вместе ростом до трех метров, на троих вам было тридцать один год.
И улетели, когда та ночь подошла к концу.
Оставшиеся ищут утешения, говоря себе: «Они не мучились…» Вы задохнулись во сне, и огонь лизал всего лишь пустые оболочки. Вы остались в снах.
Надеюсь, ты сидела на пони, дорогая, или плавала в бухте, как маленькая русалка.
Пропустив поезд в 05.05, я прилегла на диван и задремала, а услышав телефон, вскинулась – испугалась, что пропустила время, 07.04. Сердце билось в горле, я схватила трубку, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Во сне старуха Туссен дарила мне плюшевого мишку без глаз и рта, и я пыталась нарисовать их фломастерами.
Позвонивший жандарм попросил меня представиться, я услышала твое имя, слова «Нотр-Дам-де-Пре… Ла Клейет… четыре неопознанных тела…».
Я услышала слова «драма», «пожар», «дети».
Я услышала: «Соболезную», снова твое имя, «появились слишком поздно… пожарные были бессильны…».
Я вспомнила, как ты размазывала желток по пицце и «испаряла» салфетки, а в голове у меня звучал голос: Три блюда дня плюс два детских меню плюс пять напитков.
Я могла бы не поверить тому человеку. Могла бы сказать: «Вы ошибаетесь, Леонина – волшебница, она снова появится, все это подстроила мамаша Туссен, она забрала мою дочь, подменила на тряпичную куклу, та и сгорела!» Могла потребовать доказательств: «Ваша шутка очень дурного тона…» Могла бы… Но сразу поняла, что он сказал правду.
Я с детства привыкла не шуметь, чтобы приемные родители не отослали меня, чтобы остаться в семье. Твое детство я покидала с воплями.
Прибежал Филипп Туссен, выхватил у меня трубку, поговорил минуту с жандармом и тоже заорал. Не так, как я. Он оскорблял собеседника. Твой отец в одной фразе произнес все гадкие, грубые слова, которые запрещал употреблять мне. Твоя смерть уничтожила меня, и я надолго замолчала. Его она… раздражала.
Когда пришел поезд в 07.04, ни один из нас не вышел, чтобы опустить шлагбаум.
Бог, который в ту ночь оставил без присмотра Нотр-Дам-де-Пре, соизволил заглянуть на наш переезд, сочтя, что одной драмы довольно. Ни одна машина не врезалась в проходивший состав, никто не погиб, хотя обычно на этой дороге интенсивное движение.
Потом Филипп отправился за помощью, прислали человека, не знаю, кого именно.
А я легла в твоей комнате и застыла, как умерла.
Приехал доктор Прюдом, которого ты ужасно не любила и говорила: «Этот дядька плохо пахнет!» – когда он приезжал лечить твои ангины, отиты и ветрянку.
Он сделал мне укол.
Еще один. И еще один.
Не в тот самый день.
Филипп Туссен призвал на помощь Селию – не знал, что делать с моей болью, и переложил ее на другого человека.
Кажется, приехали его родители. Ко мне они не зашли – и правильно сделали. В первый и последний раз. Оставили меня совсем одну, забрали сына и поехали в Клейет. К тебе. К твоим жалким останкам.
Селия появилась позже, не знаю когда – я утратила чувство времени. Помню только, что уже стемнело, когда она вошла и сказала: «Это я, я здесь, с тобой, Виолетта». Ее голос прозвучал совсем бесцветно. Да-да, даже сочный голос Селии угас, когда ты умерла.
Она не решилась прикоснуться ко мне. Я лежала на твоей кровати. Никакая. Селия заставила меня что-то съесть. Дала попить. Меня вывернуло наизнанку.
Филипп Туссен позвонил и сообщил Селии, что от четырех тел практически ничего не осталось. Один пепел. Ужас. Кошмар. Идентификация невозможна. Я подам жалобу. Будет выплачена компенсация. Всех остальных детей родители забрали домой. Здесь повсюду легавые. Девочек похоронят вместе – с нашего разрешения. Он повторил: похоронят вместе. Чтобы избежать хаоса и журналюг. Церемония будет закрытая, только родственники, на маленьком кладбище Брансьон-ан-Шалона, это в нескольких километрах от Ла Клейет.
Я попросила Селию перезвонить Филиппу Туссену и сказать, чтобы забрал твой чемодан. Она ответила, что все сгорело, и повторила: «Они не страдали, умерли во сне». Я ответила: «Мы будем мучиться вместо нее». Селия спросила: «Хочешь, чтобы в гроб что-нибудь положили – из одежды или игрушку?» Я ответила: «Меня».
Прошло три дня. Селия сообщила, что утром придется встать очень рано, что она должна отвезти меня в Брансьон-ан-Шалон, на погребение. Она спросила, что я хочу надеть и не стоит ли что-нибудь купить. Я отказалась. И ехать, и покупать. Селия всплеснула руками: «Ты не можешь не присутствовать на похоронах! Это немыслимо…» «Еще как могу, – ответила я, – и не поеду на церемонию, где будут закапывать мою испепеленную дочь. Она уже далеко». – «Но это необходимо, ты должна проститься с Леониной, иначе не сможешь горевать», – возразила Селия. «Нет! – отрезала я. – Хочу в Сормиу, в бухту…» Я собиралась воссоединиться с тобой в море.
Я уехала с Селией на ее машине, но ничего не помню, меня накачали лекарствами. Вокруг был густой туман, все чувства атрофировались. Все, кроме боли. Наверное, в таком состоянии пребывает пациент на операционном столе. Я едва могла дышать. Стрелка на шкале измерения боли зашкаливала.
Моя боль была невыносимой и нескончаемой.
Я превратилась в кусок мяса, от которого весь день отрезали куски.
Я говорила себе: «Мое сердце не выдержит, не выдержит, скорее бы…» Моим единственным желанием было умереть. Я надеялась, что все скоро кончится.
Я прижимала к себе две бутылки сливовой водки – Филипп держал их у телевизора – и время от времени отпивала глоток. Алкоголь обжигал горло и внутренности.
Обрывистую дорогу в бухту Сормиу называют огненной. В прошлом году я не обращала внимания на крутые виражи, мне не было страшно.
Я вошла в воду не раздеваясь. Погрузилась, закрыла глаза и услышала тишину. Наш последний отпуск, счастье, слезы наоборот.
Я сразу почувствовала твое присутствие – как ласки дельфина, гладившего мой живот, бедра, плечи, лицо. В воде вокруг меня чувствовалась благодать, и я поняла, что тебе хорошо там, куда ты попала, что тебе не страшно. Что ты не одна.
Я ясно услышала твой голос, а потом Селия схватила меня за плечи и потянула наверх. Голос был женский, какого я никогда не услышу. Кажется, ты сказала: «Мама, ты должна выяснить, что случилось той ночью». Ответить я не успела. Селия закричала:
– Виолетта, Виолетта!!!
Люди, курортники в купальных костюмах, помогли ей вытащить меня на берег.
44
Птичка-славка, если летаешь над этой могилой, спой ей самую нежную песню.
Погода стоит потрясающая. Майское солнце пригревает землю, которую я вскапываю. Три старых кота вспомнили молодость и гоняются за воображаемыми мышами между листьями настурций. Недоверчивые дрозды поют, отлетев от греха подальше. Элиана спит на спине, лапами вверх.
