Можно вспомнить, что и исполнение смертного приговора всем подсудимым на процессе 1922 года было отложено с формулировкой, что приговор будет приведен в исполнение, как только их товарищи на воле попытаются предпринять какие-либо действия против советской власти. То есть осужденных фактически превратили в заложников.
Вскоре Спиридонову этапировали в Москву. Чем был обусловлен этот перевод — переменами в руководстве Башкирии или активизацией подготовки процесса по делу «Антисоветского правотроцкистского блока»? Неизвестно. Но режим содержания немолодой женщины, вместе с Лениным творившей революцию, не смягчился. Мария без жалоб, но с горечью отмечала «ковырянье в заднем проходе и влагалище (что делалось теперь со мной 2 раза в Бутырке)», хотя еще ранее просила не нарушать «ее личное достоинство».
После многомесячного изнуряющего следствия «уфимской четверке» была определена роль руководителей мифического «Всесоюзного центра» левых и правых эсеров. В основу обвинения легли сначала показания активно сотрудничавшего со следствием Драверта, а затем сломленных Майорова и Камкова. Спиридоновой предъявили обвинение в создании московской боевой группы террористов, подготавливающих «по заданию ЦК эсеров и заграничной делегации террористические акты против тт. Сталина, Молотова, Ворошилова и Орджоникидзе 1 мая 1936 г. на Красной площади, путем метания бомб».
Показания людей, которых Мария любила и уважала, которым привыкла верить, нанесли ей глубокую душевную травму. «Я считаю низким падением показания на меня Б.Д. КАМКОВА об участии моем в Центре и еще более низким падением такое же показание И.А. МАЙОРОВА, друга моего любимого и мужа. Есть ли такой центр, дал ли свое согласие на вступление в него КАМКОВ, я не берусь ни утверждать ни отрицать. Склонна думать, что его нет вовсе, и также склонна думать, что КАМКОВ на себя наговаривает, видя, что иного выхода из петли нет. Оба они, и МАЙОРОВ и КАМКОВ, могут быть оппортунистами большой руки. Я тоже могу быть оппортунисткой в интересах дела (мы об этом разговаривали с Лениным из-за Брестского мира), но в личном поведении отрицаю этот метод категорически.
Если мне политич. физиономия КАМКОВА за 16 лет разлуки недостаточно ясна и я все же до конца не знаю, кто сейчас он, может быть, и вправду объединился с прав, ср., то за МАЙОРОВА я отвечаю на 100 %, ни в каком центре он не участник, также, как и я. Он дал ложное показание».
В ноябре 1937 года после 9-месячного заключения Спиридонова, написала в 4-й (секретный) отдел ГУГБ объемное «открытое письмо». В нем она наивно пыталась объяснить, что «дело эсеров» — грубая поделка, фабрикация, фарс. Наверно, составление этого письма стало отдушиной в ее мрачном тюремном существовании. Писать ей не мешали — надеялись получить «собственноручное признание» и новые компрометирующие материалы. Но чекисты были разочарованы. В письме Мария коснулась истории партии левых эсеров, дала характеристики отдельным ее членам, рассказала о своем отношении к советской власти, Конституции 1936 года, к проблеме применения смертной казни.
Прежде всего, она объясняла всю абсурдность обвинения, поскольку уже не существовало никакой партии левых эсеров. «Вне работы с массами и для них, вне связи с массами наше существование оказалось немыслимо, и мы растаяли. На партсъезде в апреле 1918 года у нас было зафиксировано при поверхностном подсчете 73 тыс. членов, было на самом деле больше, а теперь м.б. насчитается 50 человек Отсутствие какой-либо сговоренности друг с другом по вопросам программ и тактики. За это время исторические условия настолько изменились, что переоценка ценностей императивно нужна. Ничего этого не делалось, а без этого не могло и не может быть речи о каком-либо восстановлении партии и организационной работы».
Бесхитростная и откровенная женщина исповедовалась перед своими палачами как перед равными. Но мог ли оценить ее искренность и полет мысли нарком Ежов, «образцовый пролетарий», человек, по его собственному выражению, с «незаконченным низшим образованием», даже попади оно ему в руки?
А Спиридонова пыталась объяснить, какую грубую ошибку делают чекисты, подозревая бывших эсеров в терроре: «Соввласть так жестоко и я бы сказала нерасчетливо к человеческой жизни, расправляется на террор, что нужно иметь много аморализма, чтобы пойти на террор сейчас. При царе пропадал только сам террорист и кто-нибудь случайно влипший. Ни предков, ни потомков не трогали (…). За КИРОВА было расстреляно количество людей, опубликованное на двух огромных газетных листах „Известий“, за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками 15 тыс. человек, мне говорили это коммунисты и чекисты. Какую же веру в правоту своей тактики и в себя, доходящую до мании величия, надо бы иметь, чтобы решиться за смерть одного, двух ответработников или вождей платить столькими человеческими жизнями. Кто я, чтобы взять на себя право распоряжаться жизнью сотен людей, ведь живут-то один раз на свете. Одного этого момента достаточно, чтобы раз навсегда отказаться от подобного метода, это уже был бы не террор, а подлая авантюра и провокация…»
Маруся искала в сталинских «преобразованиях» нечто социалистическое, и многое даже находила. Очень деликатно, не впадая в низкопоклонство, она заявляла о своей полной лояльности: «А между прочим, я больший друг Советской власти, чем десятки миллионов обывателей. И друг страстный и деятельный. Хотя и имеющий смелость иметь собственное мнение. Я считаю, что вы делаете лучше, чем сделала бы я. Ваша политика войны и мира приемлется мною полностью (так из всех кого знаю из леваков). Согласна со всем поступательным темпом и строем, перечислять не стоит». Преднамеренно или нет, вождь некогда мощной партии левых эсеров давала понять, что, сложись обстоятельства по-иному, она могла бы сейчас быть на месте нынешнего руководства страны и вершить судьбу России. Хотя бы на этом основании она была вправе рассчитывать на уважение.
Спиридонова еще надеялась, что ее советы и мнения могут быть учтены и использованы. «Я не согласна только с тем, что в н/строе осталась смертная казнь (…). Можно и должно убивать в гражданской войне при защите прав революции и трудящихся, но только тогда, когда нет в запасе под рукой других средств защиты революции. Когда же имеются и такие могучие, как у вас, средства защиты, смертная казнь становится вредным институтом, развращающим неисчислимо тех, кто применяет этот институт (…). И еще я бы скорректировала ваш тюремный режим и вашу пенитенциарную систему. В социалистической стране должно быть иначе. Надо больше гуманности определенно».
Несмотря на ее исповедальную искренность, военная коллегия Верховного суда СССР признала что Спиридонова «до дня ареста входила в состав объединенного эсеровского центра и в целях развертывания широкой контрреволюционной террористической деятельности организовывала террористические и вредительские группы в Уфе, Горьком, Тобольске, Куйбышеве и других городах…».
Можно ли сейчас понять, как, каким образом и почему было принято решение о физическом уничтожении практически всех ссыльных, находившихся в тюрьмах меньшевиков и эсеров, разнообразных социалистов и всех, кто имел какое-то касательство к политической деятельности в дореволюционной и послереволюционной России?
