По словам Каховской, вся процедура «разбирательства» и вынесения приговора заняла около семи минут: «Прокурор Горячев скороговоркой прочел обвинительный акт, где было написано, что я готовила покушение на Ворошилова, поднимала крестьянские восстания и еще что-то. Я сказала, что все это ложь. Вывели на минутку, ввели обратно. Прочли приговор: 10 лет тюремного заключения и 5 поражения в правах».
После недолгого пребывания в Ярославской и Владимирской тюрьмах Ирину Каховскую этапировали в Краслаг, где в течение семи лет она была занята на общих работах: лесозаготовках и в сельском хозяйстве. Освободили ее в феврале 1947 года, отправили жить в затерянный в тайге городок Канск Красноярского края. Здесь Каховская в последний раз была арестована в начале января 1948 года. Содержали ее в тюрьме Красноярска, затем в 1949 году возвратили в Канск в качестве ссыльной.
В 1954 году Каховская была освобождена из ссылки, переехала в Малоярославец, где жила очень скромно. Здесь она перевела на русский язык «Маленького принца»; перевод был опубликован посмертно. В 1957 году революционерку реабилитировали по делу 1937 года. Умерла она в 1960 году от рака печени. За ее простоту, искренность, за подкупающую веру в торжество правды и здравого смысла, которая передавалась ее слушателям, к ней относились с глубоким уважением.
В отличие от получившей 10 лет тюрьмы Каховской, подавляющая часть уфимских ссыльных была уничтожена еще год назад. В начале января отнесенные к 1-й категории обвиняемые по этому процессу были приговорены к расстрелу и казнены в тот же день.
7 января 1938 года Военная коллегия Верховного суда судила Спиридонову Как указано в одной из реабилитационных справок, она «виновной в предъявленном обвинении» себя не признала, «категорически отрицала показания Драверта, Маковского, Коротнева и Майорова». Однако «изобличение» показаниями еще ряда лиц позволило присудить 53-летней революционерке по статье 58 (пп. 7, 8, 11) УК РСФСР 25 лет заключения. Своего приговора полностью оглохшая Маруся не расслышала.
8 января та же коллегия объявила Майорова и Измаилович по тем же статьям «врагами народа» и осудила на одинаковые сроки — 25 лет тюремного заключения.
Каховская в последний раз видела Марусю в 1939 году при переводе из Ярославля во Владимир: «Она шла по коридору столыпинского вагона, седая, худая и держалась за стенку. Увидев меня за решеткой другого купе, она крикнула свой приговор и, показав на уши, сказала: „Ничего не слышу“. Это была тень прежней Марии Спиридоновой, страшно постаревшая, едва державшаяся на ногах, но с ясным и спокойным лицом».
Почему руководство НКВД решило пойти на сохранение жизни «четверке» Марии Спиридоновой и еще нескольким главным руководителям эсеров, до сих пор остается загадкой. Не поддается объяснению и то обстоятельство, что обвиненные по надуманным обвинениям были расстреляны, а Гоца и Тимофеева — лидеров не придуманных, лидеров и врагов режима «самых доподлинных и безусловных» приговорили к тюремным срокам. Судя по публиковавшимся в последние годы докладным запискам Ежова Сталину, многочисленные дела Всесоюзного эсеровского центра и «уфимское дело», в частности, находились под пристальным контролем не только Лубянки, но и Кремля. Может быть потому, что Маруся из внутренней тюрьмы НКВД обращалась с заявлением чуть ли не к Николаю Ежову о заброске террористической группы во главе с ней в Германию для покушения на Гитлера?
Отбывать свой последний в жизни срок Марии Спиридоновой предстояло в Орловской тюрьме вместе с Измаилович и Майоровым.
Известно, что 60-летняя Александра Измайлович в мае 1940 года обратилась к заместителю наркома НКВД. Она пыталась убедить зама Лаврентия Берии, что 90 процентов ее сокамерников — «честные советские люди, оклеветанные шкурниками либо контрреволюционерами». Бывалая каторжанка, сравнивая содержание в царских и советских тюрьмах, делала комплимент советскому тюремному режиму, назвав его по большинству пунктов лучшим. Например, по питанию: «в 1939 году в Ярославской тюрьме давали макароны с маслом и творог с сахаром. Но воздуха и света в переполненных камерах при большевиках стало гораздо меньше». Излишне говорить, что никакой положительной реакции на это письмо не последовало.
Но Спиридонова больше ни одним словом не обратилась к своим палачам, сохранив последнюю гордость: молчания.
Марусю уже вычеркнули из списков живых, заклеймив уничижительными словами: «Ее крайняя экспансивность, нервность, склонность к преувеличениям сильно вредили ей и ее политической деятельности».
В сущности, страна отказалась от пути, намеченного эсерами, отвергла теорию социализации земледелия. Эта теория составляла национальную особенность эсеровского демократического социализма и являлась вкладом в развитие мировой социалистической мысли. «Крестьянство — не только материал для истории, не только пережиток известного строя, подлежащий глубочайшей социологической трансформации, и даже уничтожению, но класс будущего, жизнеспособный и устойчивый исторически, класс, несущий миру и новый строй, и новую правду», — писала Мария Спиридонова.
Если ли бы эсеры победили в крестьянской стране, какой была Россия, можно было избежать тех масштабных бедствий, которые пришлись на первую половину XX века. Не произошло бы подмены «социализации» земли «национализацией», не возникли бы комитеты бедноты, не было бы борьбы с середняками в деревне, коллективизации с раскулачиванием, продразверстки и спецпереселений. Не случилось бы первого при Советской власти массового голода в 1921–1922 годах, когда умерло от четырех до пяти миллионов человек. Не пришлось бы насильно изымать церковные ценности и взрывать храмы. Наверно, не было бы региональных и локальных проблем с продовольствием, периодически возникавших среди отдельных слоев населения, и голода 1923–1931 годов. Если бы не ошибочная крестьянская политика, скорее всего, не произошло бы второго Голодомора — массового голода в СССР, разразившегося в 1932/33 годах в период коллективизации и унесшего около 7 млн человек.
Природа большевизма исключала понятие свободы. Если ли бы эсеры не были уничтожены, их политика, безусловно, включала бы модернизацию — промышленную, научно-техническую, военную, социально-культурную, потому что без этого существование государства в Новое Время невозможно. Внутренняя политика, скорее всего, предусматривала бы создание полуторопартийной системы, более-менее авторитарной, но не столь жесткой, как при большевиках, с умеренной оппозицией. Могла бы на самом деле возникнуть демократическая республика с неотъемлемыми правами человека и гражданина: свободой совести, слова, печати, собраний, союзов, стачек, неприкосновенности личности и жилища, всеобщего и равного избирательного права без различия пола, религии и национальности, при условии прямой системы выборов и закрытой подачи голосов.
Не было бы практики принятия единоличных решений и уничтожения всех инакомыслящих.
Возможно, гражданская война была бы кратковременной, поскольку эсерам удалось бы объединить и вооружить миллионы крестьян, одновременно заручившись поддержкой стран Антанты (без поддержки этих стран, бывших основными спонсорами белых, последние не смогли бы вести активные военные действия). Могла бы возникнуть своеобразная форма сельского капитализма, выросшего снизу и опекаемого государством. Выведение земли из товарооборота, поддержка крестьянских кооперативов и, главное, передача крестьянам бесплатно земель помещиков и государства надолго создали бы эсерам гигантскую популярность в народе.
