Тёмная лента дороги полетела впереди нас сразу, едва мы выбрались за город. Дима молчал, я – следовала его примеру. Мне не хотелось ни о чём говорить. Только сидеть, уставившись в окно, за которым мелькали безмолвные мрачные картины заснеженного леса. И больше не делать ничего. Эдакий способ самосохраниться, что ли.
– Так. Это здесь, – тихо выдохнул Дима, когда мы въехали в Митино. Медленно направились вдоль главной улицы. Несколько кособоких фонарей и дома за заборами – где-то штакетник, где-то – двухметровые кирпичные ограждения.
– Ты куда сейчас?
– К заливу. Если верить Вике, Дана должна будет мыс обойти по краю обрыва.
И тут мне стало нехорошо. Я поняла, на каком именно моменте рассказа Данкиной подруги мне стало дурно. «Обойти мыс по краю обрыва». Она ведь это серьёзно сказала?
Я выскочила из машины и разрыдалась. Так громко, что самой страшно стало. Побежала куда-то, а когда Дима меня поймал, стала вырываться. Бью его куда ни попадя, а он и не закрывается. Только и делает, что держит – прижал к себе крепко и не отпускает.
– Надь, тч-шшш! – шепчет едва слышно. – Тише, мы её сейчас вытащим.
– Откуда?! Откуда, Шарапов? А если с ней уже что-то случилось?
– Ничего не случилось. Идём.
Мы идём к заливу – муж просто берёт меня за руку и ведёт за собой. А мне так жутко, что понимаю – подобного я ни разу в жизни не испытывала. Когда твой ребёнок в опасности – всё остальное кажется такой мелочью.
Берег залива пугающий. За ним – только заснеженная громада замёрзшей воды. Чёрно-серая, едва различимая. Когда до нас доносится слабый вскрик, мы оба замираем. Стоим, вжавшись друг в друга, схватившись за руки с такой силой, что болят пальцы, и вслушиваемся в то, что происходит кругом. И когда слышим едва различимое:
– А-амма! – сердце биться начинает с такой силой, что разрывает стуком барабанные перепонки.
Дима срывается с места в ту же секунду. Мчится к выступающему из темноты мысу, где мои глаза уже различают тёмную точку – это и есть Дана. И я бегу следом за ним. Оскальзываюсь, перемешиваю ногами снежную кашу, но бегу.
А после, словно в полусне вижу, как муж начинает лезть за дочерью. Там тропка такая узкая, что кажется – один неверный шаг и он сорвётся. Они оба сорвутся. Стою, как вкопанная, смотрю на них и скулить хочется. От ужаса, от беспомощности своей.
Дима добирается до Даны через несколько бесконечно длинных минут, и когда оказывается рядом, у меня от облегчения голова кружиться начинает. Знаю, что теперь можно верить в то, что всё будет хорошо. Знаю ровно до того момента, когда он начинает подсаживать Дану, чтобы она вылезла наверх.
Я мечусь на берегу, выкрикиваю что-то, видя, как дочь цепляется за обледеневший край, как оказывается наверху, ложится и, перегнувшись, протягивает руку отцу… На глазах слёзы, всё расплывчатое и нечёткое.
– Дана! – кричу, замирая возле той тропки, по которой Дима стал спускаться вниз. Она крутая, опасная… стоит только ступить на неё, и каждое неверное движение может стоить жизни от падения вниз.
– Мама… мама! Нужно папе помочь!
Я слышу, как Дана буквально захлёбывается слезами. Вижу, как Дима пытается выбраться, уцепившись за край мыса. Где-то вдалеке слышится приглушённый вой сирен, что кажется мне спасительным. И верю в то, что помощь рядом… А потом всё исчезает. Словно в замедленной киносъёмке вижу, как муж взмахивает руками и срывается вниз.
– Дима!
Инстинктивно ступаю на тропку, и нога уезжает в пустоту. В последний момент выправляю положение тела и остаюсь стоять наверху.
Данка уже бежит ко мне, а я… мне так страшно, что от кошмара, который в душе расползся пятном, даже звука из себя выдавить не могу.
– Мама!!! Мамочка, мама… сделай что-нибудь… сделай, прошу! – кричит Дана, вцепляясь в меня руками. – Мама… он же там, внизу… мамочка, я всё, что попросишь сделаю… только спаси. Спасибо папу!
А я дочку в себя вжимаю до боли в руках, так крепко, с силой. Будто боюсь, что она в любую секунду спрыгнет следом за Димой.
Потом тишина, которая уши заложила, взрывается громкими голосами. Здесь спасатели, что-то спрашивают, отлепляют от меня дочь, ведут нас обеих к машинам. А я только и могу, что выдавить из себя:
– Муж мой… упал вниз. Помогите ему, умоляю… быстрее.
А дальше – самый настоящий ад. В машины мы не садимся – просто не могу себя заставить это сделать. Стою, вцепившись в Данку, в то время как дочь – вжимается в меня. Она плачет, а у меня сил ни на что нет. Только бы знать, что Дима жив. Пусть переломал себе что-то, пусть травмировался, но остался жив. Мы и это переживём… мы уже всё переживём. Лишь бы не случилось самого страшного.
Вижу, словно через пелену, как спасатели его вытаскивают, а у самой сердце не бьётся. Страшно так, что лучше бы сама в пекло адское спустилась и там все муки приняла, какие только можно. Диму кладут на носилки, везут по снегу мимо нас. Данка не выдерживает, бросается к нему с криком: «Папа!». А мне крик этот по ночам потом сниться будет, я это уже сейчас знаю. Потому что больно так, что дрожать начинаю.
– Надь…
Это не голос – хриплый шёпот. А мне так нужно его слышать, даже несмотря на то, что он кажется выдумкой. Потому что кругом столько всего – звуки, какие-то команды, разговоры.
– Да?
Я к Диме подбегаю, а у самой слёзы из глаз катятся. Не знаю, что с ним, не знаю, что ждёт нас всех, но сейчас испытываю только счастье, такое настоящее, ничем не замутнённое.
– Ты только не плачь, ладно? Со мной всё хорошо.
Это всё, что ему дают сказать. Потом увозят, у меня что-то спрашивают. Поедем ли мы с ним или нет, кажется. Я невпопад отвечаю, что отправимся следом. А после вереница транспорта отбывает куда-то, и теперь нам с Даной приходится быстро бежать к машине, чтобы успеть следом за ними.
Когда сажусь за руль, понимаю, что меня бьёт крупной дрожью. Включаю обогрев салона на полную катушку – ничего не помогает. Данку тоже колотит, только теперь она уже не ревёт, а просто тихо плачет, обняв себя руками.
– Мам… ты только прости меня. Я больше никогда…
– Всё потом, ладно?
– Нет! Я больше никогда-никогда. Я дура… Я не представляла, что вот так вот всё.
А на меня накатывает усталость. Не знаю, что ей сказать, не знаю, кого винить в том, что она поступила именно так. Просто завожу двигатель и выезжаю на дорогу. И сейчас меня ничего уже не заботит – даже то, что документов на машину при мне нет. И водила я в последний раз бог весть когда.
В больнице суматошно. Нам не сразу удаётся выяснить, куда привезли Дмитрия Шарапова. О том, чтобы нам рассказали хоть что-то о тяжести его увечий, даже речи не идёт. Лизе пришлось соврать – сказала, что Данку нашли и что папа, забирая её, немного травмировался.
