– Не тужиться и не смотреть! – велела акушерка.
Алексей понял, что «не смотреть» относится к нему. Инна и при всем желании ничего не могла бы увидеть. Самому ему хотелось смотреть только в глаза Инне и больше никуда. Вот-вот, совсем немного осталось, скоро уже, скоро…
На этот раз действительно оказалось «скоро».
– С принцессой вас! – оповестила акушерка, поднимая вверх новорожденную.
Алексей даже не успел удивиться тому, как странно, непохоже на киношных младенцев, выглядит его дочь. «Все хорошо!» – подумал он и «выключился». Очнувшись от знакомого резкого запаха, увидел над собой улыбающееся лицо Вероники Самсоновны, прежнее, добродушно-ласковое, улыбающееся лицо.
– Ваш случай стал десятым в моей практике совместных родов, – сказала она. – Хоть и маленький, а юбилей. В честь этого, так уж и быть – дам вам разглядеть вашу красавицу получше, но только через стекло. Вы же ее толком и не увидели…
Алексей привстал, чтобы оглядеться, и никого, кроме Вероники Самсоновны, не увидел. И помещение, в котором он лежал, кажется, было другим. Или тем же самым, просто он смог рассмотреть его в деталях только сейчас?
– Всех уже развезли по местам, – сообщила Вероника Самсоновна. – Я увидела, что с вами все в порядке, и подумала, что пятнадцатиминутный отдых пойдет вам на пользу, поэтому сразу будить не стала. Жена ваша в соседней палате, лучше сейчас к ней не заходить, а девочка в неонатологии. Бойкая такая, крикливая, три пятьсот, пятьдесят один…
Алексей уже пришел в себя настолько, что смог сообразить, что «три пятьсот, пятьдесят один» – это не код открытия двери в отделении для новорожденных, а вес и рост его дочери.
– Пойдемте! – поторопила Вероника Самсоновна. – Только через стекло и на руки сегодня не брать, еще не удержите, чего доброго. Еще успеете «налялькаться»…
В пеленках дочь больше походила на младенца. Алексей вгляделся в ее сморщенное личико, пытаясь найти сходство с собой или Инной, ничего не нашел. Когда женщина, находившаяся по ту сторону прозрачной перегородки, унесла дочь, Алексей осторожно уточнил у Вероники Самсоновны:
– А новорожденные… они все такие?
– Все как один! – рассмеялась Вероника Самсоновна. – Да вы не переживайте, папа. Замечательная у вас дочь. Пойдемте в ординаторскую, позвоните оттуда бабушкам-дедушкам.
Алексей шел по светлому коридору и думал о том, что с сегодняшнего дня его жизнь стала такой же прямой и светлой, обрела смысл, настоящий, сокровенный смысл.
Он плохо помнил, как доехал домой. Запал в память только удивленный взгляд таксиста.
– Дочь у меня родилась! – сообщил таксисту Алексей. – Сегодня! Только что! Красавица! Три с половиной сантиметра, пятьдесят один килограмм. То есть наоборот…
– Поздравляю! – сказал таксист и вроде как перестал удивляться.
Причину его удивления Алексей понял только дома, в прихожей. Увидел себя в зеркале и понял, что забыл переодеться, вернулся домой в хирургической пижаме, которую ему выдали в роддоме. Это обстоятельство нисколько его не расстроило. Подумаешь, какие пустяки. С кем не бывает.
11
– Я так счастлива! – воскликнула Инна и тут же осеклась и испуганно-виновато посмотрела на сестру.
– Мы так счастливы! – поддержала-подправила Инга, поднимая свой бокал и обводя взглядом сидящих за столом.
– Как и положено именинницам! – добавил Алексей. – За вас, родные мои!
Чокнулись, выпили. По плутовато-смущенному взгляду дочки Алексей заподозрил, что у той вместо яблочного сока в бокале было вино. Ингины проделки, когда она только успела? Небось, делала вид, что наливает себе, а потом незаметно поменяли бокалы, конспираторы. Постулат о том, что лучше пусть ребенок попробует спиртное дома, под присмотром взрослых, не содержал уточнений по поводу возраста ребенка. Вот стукнет хотя бы шестнадцать, пусть тогда и пробует, а пока ей рано, двенадцать лет всего. Инга вообще баловала Лизу. Тетушкам и бабушкам положено баловать детей, это естественно, а уж бездетным тетушкам и подавно, но иногда Инга перегибала палку, и Алексею приходилось просить Инну поговорить с сестрой. Все эти разговоры заканчивались одинаково: Инга со смехом констатировала, что вся «фамильная строгость» досталась Инне, но тем не менее просьбы к сведению принимала. Последний разговор состоялся из-за денег. Алексей с Инной считали, что если ребенок просит довольно большую, в его понимании, сумму на подарок подруге, то прежде должен объяснить, о каком именно подарке идет речь и какие варианты вообще рассматривались. Демонстративно, не дожидаясь объяснений, выдавать ребенку на глазах у родителей почти вдвое больше запрошенного никуда не годится. Ребенок должен понимать, что деньги зарабатываются, а не падают с неба и потому тратятся разумно. Разумеется, Инга действовала без задней мысли, ей просто хотелось сделать Лизе приятное, но вышло как-то напоказ и крайне неуместно.
– Я капнула на донышко и щедро разбавила соком, – сказала Инга. – Не повод.
Алексей привычно удивился тому, как умеет свояченица читать его мысли. Впрочем, ничего удивительного. Сколько лет знакомы, сколько лет вместе работаем. Свои люди.
Сколько лет прошло, уже почти тринадцать, а день знакомства Алексей помнил до мелочей. И лицо вора, укравшего кошелек, помнил так, будто только что его видел, и как крутился на одной ноге возле «Баррикадной», помнил, и как упал, и как удивлялся своей «галлюцинации»… В первую брачную ночь Инна взяла с Алексея обещание, что он больше никогда не станет совершать на улице этого «ритуала», только дома, для поиска какой-нибудь запропастившейся вещи. Вроде бы шутила, улыбалась, но смотрела серьезно, даже немного строго. Пришлось торжественно пообещать. Торжественность выражалась в закутывании в простыню на манер римской тоги и возложении правой руки на первый том «Справочника товароведа непродовольственных товаров».
Зато появился другой ритуал – посещать в дату знакомства то самое место, обмениваться там мелкими подарками в память о возвращенном кошельке, а затем отправляться в ресторан. Одно время ходили вчетвером, вместе с Борькой, который присоединился к ним не столько на правах мужа Инги, сколько как человек, благодаря которому это знакомство состоялось. Ведь это он подарил Алексею медный перстень-печатку с изображением русалки, приносящий удачу в любви. Борька так и не раскололся, не рассказал, где он взял этот перстень. «Тайна двух океанов, – усмехался он, – но ведь работает, а?»
Борьку убили в феврале девяносто третьего. В начале девяносто второго внезапно лишился своей должности и всех связанных с ней благ Борькин отец. История с его снятием была мутной, вроде как даже пришлось откупаться, чтобы не угодить за решетку, так что обе семьи, отец с матерью и недавно поженившиеся Борька с Ингой, остались буквально ни с чем, без средств к существованию. Борька, о деловых качествах которого Алексей всегда был невысокого мнения, считая его типичным мажором, привыкшим получать все блага на блюдечке с золотой каемочкой, неожиданно повел себя умно и по-мужски. Бросил институт, несмотря на то что до диплома было рукой подать, продал дачу (без стартового капитала никуда) и подался в бизнес. Сперва занялся продуктами, причем довольно успешно, но малость раскрутившись, возжелал «серьезного дела» и сунулся в торговлю недвижимостью. «Продукты от долгого хранения портятся, а дома дорожают», – так объяснял он свое решение. Борька мечтал о том, чтобы скупить гектар (так и мерил – гектарами, а не домами и не улицами) в центре Москвы, тогда, мол, можно будет отойти от дел и «жить на дивиденды». Мечты, мечты… Вместо гектара в центре Борька получил участок в пять квадратных метров на Бабушкинском кладбище. Согласно нормам, установленным правилами устройства и содержания кладбищ.
