– А ты, старче, уже и в поджилках ослаб? – с издевкой спросил Етон.
Не было смысла отрицать очевидное: Воюн лишь несколько дней назад видел Малушу в Веленеже и хорошо знал, кто она такая. Обо всех сплетениях противоречивых стремлений вокруг нее он знать не мог, но легко догадывался, что вздумай вдруг киевские князья выдать Олегову внучку за Етона, это было бы обставлено иначе. Ее не везли бы, как полонянку, одну и без пожитков. Ему ли обычая не знать! И уж конечно, он бы в Веленеже о таких замыслах слышал.
– Здесь рукой подать до Люта Свенельдича, – Воюн махнул в сторону дороги. – Он сам здесь не сегодня завтра будет, и с дружиной. Ты знаешь, что се за человек? Он еще в отроках был – город Малин спалил, разорил вразор, сотню полону оттуда увел. А вслед за Малином и вся земля Деревская на дым пошла. Я не хочу, чтобы он завтра Укром спалил и весь род мой полонил.
– Кто твой князь – я или Свенельдич? – Етон шагнул к нему. – Плевать я на него хотел! Сей же час давай мне весла, или я сам твой Укром огнем спалю!
Воюн снова попятился. Ему предстояло решать, кому повиноваться: своему бужанскому князю или владыкам Киева. Он, бужанин старого рода, не мог, казалось бы, колебаться в выборе, но в то же время отчетливо понимал: свой, бужанский князь сейчас несет Укрому гибель. Прикажи он дать весла – и окажется замешан в похищении знатной киевской девы, причем ответ держать придется уже вот-вот. Не через год – через день самое позднее.
– Опомнись! – воскликнул Воюн. – Куда ты землю нашу тянешь? Опять в войну? С Киевом? Со Святославом? Он ведь тебе не спустит. Крут Святослав – придет опять с войском, как летошный год, реку перейдет, все подряд жечь и разорять станет! И мой Укром – на его пути первый! Я его в Киеве той зимой видел – он хоть и молод, а нет в нем жалости! Ты ему клялся покорен быть – клятву нарушил, гнев богов на себя навлек, и нам всем с тобой пропадать! Что же ты за князь такой…
– Хватит болтать! – гневно прервал его Етон. – Я – князь, мое дело – решать, а твое – слушать. Давай весла, я сказал! А то мои отроки сами пойдут возьмут!
– Ну, пусть сами идут, – сурово ответил Воюн. – Милко, беги скажи, чтобы закрыли ворота.
Отрок сорвался с места и быстрее зайца помчался вверх по тропе. Етон крикнул – кто-то из его людей, поняв, чем это грозит, вскочил в седло и тоже устремился к воротам, пытясь обогнать парня. Но еще пока он был на половине пути, ворота стали затворяться: укромичи издали наблюдали за беседой и, видно, поняли, что происходит.
– Быстрее, быстрее! – орал Етон.
Еще трое его людей вскочили на коней и помчались к воротам, но было поздно – створки сомкнулись.
– Ах ты бес бородатый! – Етон в ярости повернулся к Воюну. – Жаба тебе в рот! Воевать со мной! Взять его! – приказал он своим людям. – К воротам отвести! Посмотрим, дадут ли мне весла, если я на обмен его голову дурную предложу!
Двое его отроков шагнули к Воюну, но пришедшие с ним родичи обступили старейшину. Отроки оглянулись на Етона; сердито осклив зубы, он кивнул, и те выхватли из-за ремней боевые топоры. Толпа дрогнула – укромичам было нечем защищаться, они пришли с пустыми руками, – но не сошла с места. Доносились гневные угрожающие выкрики, мужики обменивались знаками, быстро сговариваясь, как им биться с вооруженными людьми. Один уже тащил какую-то жердь.
– Ворота! – вдруг крикнул всадник, что спешно возвращался к князю.
Все оглянулись на городец: ворота растворились, наружу выбежала толпа мужчин и отроков, и у каждого в руках был или топор, или рогатина, или лук.
– Отца пустите! – долетел гневный крик, и несколько человек с пригорка прицелились в оружников Етона.
– Луки! – крикнул Етон.
У его людей тоже были с собой луки, но не готовые к стрельбе. Те подались к лошадям, чтобы вооружиться для дальнего боя.
– Дорога! – истошно закричала вдруг Малуша. – Етон! Не слышишь, что ли? Кричу, кричу тебе! Скачут! Скачут сюда!
Плеснецкие и укромовские разом обернулись на ее крик, потом глянули на дорогу. В наступившей тишине многие различили за поворотом грохот множества копыт, летящий над водой. Всадников было еще не видно за деревьями, прикрывавшими поворот тропы, но земля дрожала под ногами.
Етон побледнел. Так скоро он погони не ждал. У них же была целая ночь! Однако за ночь они, вынужденные плестись шагом, уехали недалеко, а к рассвету их лошали уже притомились; кияне же выехали при свете утра и мчались, меняя лошадей.
И вот они уже здесь. Несмотря на мнимо дружеские отношения с Лютом, Етон понимал: за похищение Малуши Свенельдич с него голову снимет, если только сумеет.
Он живо огляделся. Слева была река, впереди – дорога, по которой их усталые лошади от погони не уйдут, слева – Укром… А что это за ним, на дальнем пригорке? Земляной вал, усыпанный листьями, за ним длинные черные от влаги крыши…
– Святилище! – Етон кинулся к Малуше, подхватил ее, как соломенную, и забросил перед своим седлом. – Туда!
Малуша не успел даже вскрикнуть – она висела поперек лошади вниз головой, а лошадь неслась вскачь по жухлой траве. Летела в лицо грязь из-под копыт, но даже кричать не получалось. Куда они едут? Куда он ее везет? Рядом скакали отроки, позади слабо раздавались крики, все более отставая.
Скачка продолжалась недолго. Вот Етон резко остановил лошадь, соскочил наземь, взял ее под уздцы и повел вверх по узкой, тоже грязной тропе. Толкнул какие-то ворота, завел лошадь на какой-то двор. Наконец он снял Малушу и поставил на землю.
– Ну, ты… – начала она, ловя воздух ртом.
И замолчала, сообразив, куда попала. Двор, огражденный валом, но на валу никакого тына, только трава и листья. Две длинные избы по сторонам. Впереди – плотно утоптанная площадка, а на ней три потемневших от времени идола – в середине Мокошь, по бокам ее Перун и Велес. Они в святилище. Ну да, Обещана же говорила ей, что у них в Укроме – самое почитаемое в волости святилище, где отец ее – старший жрец.
Отроки Етона уже затворяли ворота. С другой стороны скрипнула дверь. Малуша оглянулась – из ближайшей избы показался седой, морщинистый старик. Глаза его, удивительно яркие, голубые, сразу напомнили Малуше Обещану, при всем несходстве старика с молодой женщиной.
А старый Благун застыл у двери, в безграничном изумлении разглядывая вооруженных чужаков, что внезапно потревожили покой его родовой святыни – Бабиной горы, где он уже много лет так спокойно жил на пороге того света…
* * *
Лют смотрел на вал святилища шагах в сорока от себя. На валу сидел Етон – вот поднял руку и издевательски помахал. Лют не ответил, только выбранился себе под нос. Могильный выползок не мудрец, но знает: в святилище никто не возьмет его силой, там он под охраной богов.
Два десятка оружников расположились кольцом вокруг Бабиной горы – чтобы выползок не утек как-нибудь незаметно, перебравшись через вал. Лют смотрел туда со смешанным чувством облегчения и досады. Облегчения – потому что и Етон, и Малуша там и никуда не денутся. Досады – потому что приходилось ждать, теряя время, которое он и так потерял на этой дороге уже столько, что хоть жабой ешь…
