Колокол! Пора мне идти на вечерю, поэтому прощай, возлюбленная, желаю тебе, чтобы ты хорошо жила в Господе и возрастала день ото дня в очах Его. «Не успокоюсь, пока вновь не увижу тебя»
[24]. Прошу удостоить поминания среди твоих молитв и вымолить вечное спасение верному в любви твоему брату Адальберту…
* * *
В начале травеня, когда по высокой весенней воде легче было миновать пороги, к Греческому морю отправлялся первый из двух ежегодных обозов с людьми и товарами из Киева, Чернигова и от Северской земли. Старшим над дружиной был Вуефаст: для него Эльга и Святослав приготовили грамоту, где греческим письмом были перечислены по именам купцы, указано число кораблей, товары и их владельцы.
Сочиняя грамоту, в княгининой гриднице поспорили, кому ее направлять: только Роману или Константину и Роману, как обычно? Напишешь обоим – вредные греки объявят ее недействительной, поскольку василевс у них сейчас один. С них станется придраться к мелочи, не допустить на торги и сделать напрасным двухмесячное сложное путешествие через две трети Днепра и Греческое море. Но и как не упомянуть в грамоте Константина, если на Руси еще не получали уведомления от царского двора о его смерти?
– Мы ведь не должны об этом ничего знать! – говорила Эльга. – Мы и правда ничего не знали бы, если бы наши послы зимой не были у Оттона. И тогда мы написали бы обоим, как всегда.
– Но греки там тоже были, я ж тебе рассказывал, – напомнил Острогляд. – Уж верно, Климентий и Андрон своему цесарю довели, кого у Оттона повстречали.
– Не того ли ты и хотела? – улыбнулся Мистина. – Нам вдвойне повезло, что наши послы у Оттона повстречались с греческими. За зиму Роман подумал и сообразил, что не одни греки знают Христову веру и обладают правом ставить епископов.
– Нужны нам тут эти епископы, как стрела в глазу! – бросил Святослав.
– Нам уж верно нужны их товары и кое-какие обещания насчет хазар, – мягко напомнила Эльга.
Святослав скривился: если бы мать не обещала ему, что близкая дружба с греками поможет осуществлению его честолюбивых замыслов, он, пожалуй, и вовсе не допустил бы ее сближения с ними. Будучи соправителями, они имели равные права, и в общих делах ни один не мог решать единолично или приказать другому. Им приходилось искать согласия между собой, и поиски эти Святославу давались тяжелее, чем его матери. Она любила сына и верила, что рано или поздно он помудреет достаточно, чтобы понять ее правоту, и это вооружало ее терпением. Святослав же в глубине души до сих пор боялся влияния матери, которое, как ему казалось, тянуло его в тень исполинов минувшего века.
Малуша стояла за троносом Эльги и тайком наблюдала за князем. Но, сколько ни впивалась она глазами в лицо Святослава, он этого не замечал. Тот случай, когда он обнял ее во время драки своих отроков с Эльгиными, для него ничего не изменил. Он и теперь проходил мимо Малуши, не замечая ее; похоже было, что тот случай испарился из его памяти, да и вовсе ничего для него не значил. Видя, как сильно полюбила Обещана бывшего своего врага – от счастья аж светится! – Малуша, как всякая молодая девушка, хотела и для себя такого же счастья. Но напрасно она искала хоть проблеск сердечного чувства в лице Святослава – мысли его витали очень далеко от нее. И надежда, рождавшая было в сердце девушки робкое расположение к нему, сменялась досадой и озлобленностью.
Отведя глаза от Святослава, Малуша случайно взглянула на Торлейва у стола. Пока старшие спорили, тот терпеливо сидел над вощеной доской – поначалу послание составляли на воске и лишь потом, все уяснив, переносили на дорогой пергамент – и покусывал плоский конец бронзового стилуса, блуждая взглядом по сторонам. Встретив взгляд Малуши, улыбнулся и подмигнул. Торлейв унаследовал обаяние своего отца, хоть и не успел его узнать. В его широкой улыбке всякая женщина видела знак расположения к себе – да он и готов был ответить каждой, которая в этом нуждалась. Малуша невольно улыбнулась в ответ – сейчас даже такой легкий знак чьего-то внимания подбодрил ее и утишил досаду. Вот ведь, Торлейв не считает зазорным ее заметить, а ведь он тоже из числа кровной родни Олега Вещего!
– Да напишите две грамоты! – посоветовал Святослав. – Одну Константину и Роману, вторую – только Роману. Пергамента жалеете? Что у нас, золота на две печати не найдется? Так все равно Вуефаст вторую назад привезет.
Эльга кивнула, Торлейв снова взялся за стилос. Но перед тем как обратиться к посланию, еще раз украдкой взглянул на Малушу. А она вдруг заметила, что княгинин любимый братанич с его крупными грубоватыми чертами все-таки довольно хорош собой – на лицо его, отражавшее открытый и дружелюбный нрав, приятно смотреть. Он такой высокий, с широкими плечами, а крупные кисти рук одинаково ловко держат и меч, и тонкую бронзовую палочку стилоса…
И опять Малуша вздохнула. Почему один так легко откликается на первый же взгляд, а от другого не удается добиться отклика никакими уловками? Вечная загадка, терзающая девичьи души, на которую и сама древняя Улыба, Щекова дочь, при всей ее вошедшей в предания мудрости едва ли знала ответ.
Через несколько дней в присутствии киевской знати Вуефасту передали две одинаковые грамоты: ему предстояло на месте выяснить у логофета дрома
[25], которая приличнее в глазах царского двора, и ее вручать. Вместе с отцом пришел и Унерад с молодой женой. Вид у обоих был довольный, Обещана сияла румянцем и блеском глаз, и глядя на них, никто не догадался бы, какие неприятные события привели к этому браку. Бояре и гриди бросали завистливые взгляды на молодую и с трудом верили, что это та самая женщина, которая когда-то сидела у порога, поникшая и погасшая в своем вдовьем платке, а потом в простой дерге разносила блюда и разливала пиво, не поднимая взора и уклоняясь от грубых рук, тянущихся под прикрытием стола к ее бедрам. Теперь же, когда она носила красивое платье и белый убрус, в глаза бросалась ее молодость, красота, здоровье; тонкие ее брови-стрелы, острый вздернутый нос, придававший ей такой живой и уверенный вид, могли бы пронзить еще не одно сердце.
Унерад с супругой ладно смотрелись вместе, и даже в лицах, чертами непохожих, появилось нечто общее; они как будто все время отражались друг у друга в глазах. Даже Эльга дивилась про себя, как угадала с этим сватовством. И вздыхала тайком: ее сыну с его второй женой о таком согласии можно было только мечтать. Унерад пришел посмотреть на проводы отца к грекам, а сам отправлялся в другую сторону – на запад. Его с дружиной ждал Горинец, и они собирались выехать сразу после ухода царьградского обоза. Вуефаст закупил для сына скотину, подобрал челядь, чтобы новый посадник в Горинце мог сразу устроиться с полным хозяйством.
Малуша стояла самой последней в череде боярских жен – Эльгиных родственниц и свойственниц. Как и прочие, она была одета в варяжское платье – серовато-зеленое с узкой, в палец шириной, отделкой желтым шелком, с желтой снизкой на шее. Шелк ей недавно подарила княгиня – после случая с Унерадовым подарком Эльга стала милостивее к Малуше, обращала на нее больше внимания, словно давая понять, что высоко оценила ее помощь. А может быть, этот случай дал княгине повод заметить, что Малуша, почти всю жизнь росшая у нее на глазах, уже не дитя, а взрослая девушка, созревшая и умом, и телом. Высокая для своих пятнадцати лет, статная, с длинной, внушительной светло-русой косой, она привлекала взгляды даже на своем скромном месте. Тонкий девичий стан ее выглядел гибким, но крепким, и весь облик, с высоколобым, немного замкнутым лицом дышал скромностью, осознающей свое достоинство. Три железных ключа на тонком тканом пояске указывали на ее подневольное положение, но и происхождение ее от пяти владетельных родов сказывалось так же ясно.
