– От них же… бывают чудеса и исцеления, да? – спросила она.
– Не только. Сила и важность их намного больше, чем исцеления. Спаситель даровал нам останки святых, спасительные источники, многообразно изливающие благодеяния на достойных, дабы всякая литургия происходила при участии как церкви земной – живых наших единоверцев, так и церкви небесной – при участии усопших святых. Вам известно, кто были Кирик и Иулитта и каковы их подвиги?
Эльга покачала головой.
– Я знаю… – Горяна робко покосилась на Эльгу, – про деву Феклу Иконийскую…
Эльга печально улыбнулась: когда-то до замужества Горяна просто бредила Феклой Иконийской, девой-проповедницей, равноапостольной святой. В ожидании свадьбы княгиня запретила будущей невестке о ней упоминать, чтобы не навлечь беды, но избежать невзгод не удалось…
– Расскажи нам, – попросила она грека, не сводя глаз с реликвария. – Они были матерью и сыном, ты сказал?
– Иулитта тоже была родом из Иконии, и, разумеется, тоже любила равноапостольную Феклу, – улыбнулся отец Ставракий. – Она жила почти на триста лет позже, при Диоклетиане, римском императоре. Как и ты, архонтисса, происходила она из знатной и богатой семьи, овдовела еще молодой женщиной и осталась с маленьким сыном, Кириком, но от второго брака воздерживалась, желая вести благочестивую жизнь, занимаясь делами богоугодными…
Эльга слушала, как святая Иулитта бежала с сыном и двумя служанками от гонений на христиан сперва в одну область, потом в другую, скиталась по дорогам и просила милостыню, и невольно вспоминала себя в первое время вдовства. Бежать и скитаться ей не пришлось, да и Святославу было уже тринадцать, а не три, но сердце отзывалось на страдания той давно умершей женщины. Разве мало она видела таких судеб? Предслава овдовела с двумя маленькими детьми, утратила все, что имела. А была она, княгиня деревская, не первой и не последней молодой вдовой той войны – одной из многих тысяч.
– …Младенца Кирика, вырвав из рук матери, принесли Александру. Тот посадил его на колени к себе и сказал сладким голосом: «Оставайся со мной, будешь мне сыном, и сделаю тебя наследником всех богатств моих!» Но младенец был Христом умудрен – стал он отбиваться, закричал: «Я тоже христианин!» и так ударил Александра в бок ножкой, что тот взвыл от боли. Тогда свирепость зверя сменила показную его доброту: он схватил младенца за ногу и так ударил головой о мраморные ступени, что мигом вознесся дух его невинный к Господу. И возрадовалась Иулитта, что Господь удостоил сына ее венца вечной славы…
Эльга невольно бросила взгляд на Горяну: у той сейчас был младенец, маленький Олег, почти тех же лет, что святой Кирик. И, судя по горящему лицу, молодая княгиня видела себя и своего сына в том, о чем рассказывал отец Ставракий.
– …И едва закончила она молитву, как единым взмахом меча снес палач ей голову. Тела Кирика и Иулитты бросили в яму, с телами разных преступников, но две служанки ее ночью пришли, отыскали тела и погребли в пещере неподалеку от Тарса. Позднее же, когда правил в Романии благочестивый Константин и свет истинной веры воссиял, одна из тех служанок указала место, где погребены были святые, и устремились туда толпы христиан. Мощи их извлекли, и от них произошло множество чудес и исцелений…
Отец Ставракий замолчал, наступила тишина, но Эльге казалось, что вокруг нее в этой полутемной избе грохочет сражение – между добром и злом, между свирепостью ненависти и силой любви. Та женщина жила веков семь назад и была римлянкой, но вот ромей-слависианин рассказывает о ней им, Эльге и Горяне, княгиням русов, и им кажется, что все они – Иулитта с Кириком, Константин Великий с его матерью Еленой, отец Ставракий и Горяна с ее малым чадом – члены одной огромной семьи, через века и земли связанные любовью и жаждой спасения. Эта семья была рядом, раскрывала объятия всякому, кто не убоится временных, кратких страданий ради вечного блаженства. Имя этой семьи – Иисус Христос, имя блаженства тоже – Иисус Христос. И зримая, ощутимая частица его, живое доказательство, частица мощей двух святых – здесь, в этом волшебном ларце. Будто залог царствия небесного – в двух шагах от тебя.
– А можно нам их увидеть? – едва дыша от волнения, прошептала Горяна.
– Их нельзя увидеть, – отец Ставракий качнул головой. – Частица святых мощей зашита в антиминс – это такой особый плат, на нем печать патриархова. Сей антиминс – сам все равно что честная церковь, ибо в нем благодать. Его можно хоть на пень возложить, и тогда сей пень обратится в престол. Потому я и сказал, что в сем ларце – церковь.
– Так значит, тебе дано право построить церковь и служить там, хотя у нас нет своего епископа? – спросила Эльга.
– Иерей, кому вручен антиминс, служит от имени епископа. – Отец Ставракий поклонился, и в поклоне его явственно сквозила убежденность в своем недостоинстве и гордость, что его все же признали достойным. – Полагается святые мощи доставлять крестным ходом, но патриарх повелел мне держать сию ценность в тайне, пока не будет уверенности, что она в безопасности. Поэтому я и открыл мою тайну только вам двум, благочестивым женщинам. Вы сами судите, можно ли о сем ведать прочим – язычникам, и не будет ли святыне какой опасности от нечестивых рук.
– Если князь узнает… – заикнулась Горяна и помрачнела опять.
– Пока нам лучше помолчать об этом, – заметила Эльга. – Я сообщу ему – когда будет подходящее время. Он должен знать о том, что я хочу построить церковь и теперь имею к тому возможность. Но нужно выбрать час, когда он примет это легче и не станет злиться…
– Если он только посмеет… – горячо воскликнула Горяна и встала, будто желая немедленно заслонить собой мощевик, – пусть мне тоже голову рубит своим мечом, иначе я не позволю им даже коснуться… Пусть и дитяте нашему голову разобьет о ступени – уж лучше и нам во врата райские войти к Господу, чем терпеть поругание святынь!
– Ой, что ты выдумываешь! – Эльга поморщилась. Испытания не сломили гордый дух Горяны. – Не скажи ему ничего такого. Он, ясен день, не убьет своего сына, но… это еще сильнее его восстановит против наших замыслов.
Когда Эльга вернулась к себе, там ее ждал Мистина. Ему пришлось уехать с самого утра: на заре городской дозор обнаружил близ урочища Гончары труп неизвестного варяга, с перерезанным горлом, и воеводе пришлось ехать разбирать дело.
При виде Эльги он встал и шагнул навстречу. Она поспешно подошла и обняла его, прижалась к груди и замерла, вдыхая его запах. После общения с отцом Ставракисом, всех мыслей и образов, что навеяла беседа с ним, близость Мистины давала ей чувство, будто она побывала за морем, а теперь вернулась в родной дом.
Он обнял ее, наклонился и поцеловал – не ждал сейчас проявлений любви, но откликался на них с той же охотой, что и двадцать лет назад. В каком бы настроении он ни был – усталый, раздосадованный, разгневанный, – на его любви к Эльге это никак не сказывалось. И, как и прежде, ничто на свете не было для нее приятнее, чем прикосновение его теплых губ.
Совка поклонилась – дескать, готово. Мистина, с утра не выбравший времени поесть, принялся за окорок, а Эльга просто сидела напротив за столом и смотрела на него. На сороковом году жизни ее, бабушку двоих внуков, страстное влечение уже не так сильно томило, как в юные годы, но видеть лицо Мистины с его горбинкой от старого перелома на носу, слушать его голос доставляло ей все то же удовольствие. Ей даже нравилось смотреть, как он ест.
