– Исполнил Оттон просьбу ее – послал Адальберта-бискупа, он есть учитель веры Христовой, – продолжал Етон. – Проезжал через Плеснеск, я и подумал: человек уважаемый, направляется к Ольге и Святославу, брату моему. Надо порадеть о нем, проводить через мои земли. Тем и Оттону, и Ольге дружбу мою покажу. Может, все же смилуется княгиня киевская, сыщет для меня невесту хорошую. – Он улыбнулся Обещане и тут же покосился на Стенара: дескать, я о тебе помню, пес зубастый.
– И докуда ж будешь провожать? – спросила Обещана. – До Киева самого?
– Нет уж, мне на своей земле забот довольно! – Етон засмеялся и покрутил головой. – Здесь, за бродом, уж земля Деревская начинается, там – не мои, а Святославовы владения.
– Олеговы, вернее сказать, – поправил Чудислав.
– Так ведь и Олег деревский в Киев дань платит, и сам он – посадник Святославов, только что рода княжьего… – Етон опять взглянул на Обещану. – Ты, боярыня, когда у Ольги жила, не видала ли там Малушу, Олегову внучку?
– Видала, – Малушу Обещана вспомнила сразу. – Мы дружны с нею были. Она меня первая там приветила, ободрила, защитить хотела…
Она невольно поискала глазами Унерада, вспомнив ту маленькую снизку, которую он пытался ей передать через Будишу.
Потом Обещана сообразила, что Малуша все же выдала ее княгине. Но это привело в итоге к свадьбе, так что Обещана не держала зла на бывшую подругу. Даже ее жалела: она-то сама из княгининой челяди ушла, а Малуша, куда выше нее родом, осталась. И приведется ей, видно, состариться при княгининых ключах…
– Как поживается ей? – осведомился Етон с таким видом, будто Малуша ему чем-то близка.
– Да всем бы так в неволе жить, как ей. Одевается в платье цветное, ест с господского стола, работой ее не сильно-то морят, обращаются ласково. Не знать, кто такая, можно за княжескую дочь счесть.
– А лет ей сколько?
– Думаю, пятнадцать.
– Самая пора замуж! – Етон прямо обрадовался. – И что Ольга думает? Не присмотрела, за кого выдать?
Обещана поджала губы, не зная, что ответить.
– Не слыхала я такого разговору, чтобы ее замуж собирались отдать, – сказала она чуть погодя. – За кого же ей идти? За холопа – свой род уронить, а вольный муж рабу не возьмет.
– Жаль деву! – с чувством вздохнул Етон. – И собой хороша… она ведь хороша?
– Ну… да, верно, хороша, – подумав, согласилась Обещана.
Ей вспомнилась внушительная светло-русая коса Малуши, ее широко расставленные серо-голубые глаза, открытое скуластое лицо, высокий лоб – и нежность, и упрямство, точно у цветка, в своем желании расти способного пробить камень.
– Неужели хочет Ольга загубить ее?
– Княгиня ее возле себя держит, по-родственному обходится, – справедливость и благодарность не давали Обещане поддержать это обвинение. – Зла ей не желает. А что Малуша раба… так богам поглянулось.
– А ведь она крещена? – Етон глянул на Адальберта.
– Да, – Обещана кивнула. – С княгиней в церковь на Ручье ходила всегда.
– Скажи, добра жена, – заговорил вдруг немец. – Здесь есть, кто знает веру Христову?
Обещана почти так же удивилась, как если бы с нею заговорил столб. Оказалось, что немец знает славянский язык. Как он объяснил, мать его славянка, была дочерью Доброгостя, князя племени гаволян, но попала в плен еще лет тридцать назад, когда Генрих, король германский, вел войну со славянами. Пленница была отдана Оттону – сыну Генриха, тогда еще совсем юному. У нее родился сын Вильгельм, и теперь он – архиепископ Майнца. Через пару лет Оттон выдал наложницу замуж за некоего Хадуфрида, одного из своих слуг, и в этом браке родился Адальберт. Зная от матери славянский язык, он приходился единоутробным братом побочному сыну самого короля Оттона. В молодых годах он служил в канцелярии Оттона, но три года назад, приняв монашеское звание и облачение, вступил в монастырь. И, когда внезапно умер Либуций, уже рукоположенный в епископы для русов, Вильгельм вспомнил о своем младшем брате. Адальберт молод и здоров, имеет опыт управления делами, что необходимо для главы новой епархии; он знает язык славян и мечтает о небесном венце – сам Бог указал на него, как на того, кто станет начальником истинной римской веры в далекой восточной стране.
Но, кроме этого, говорить с Обещаной ему оказалось почти не о чем. Да, она слышала о Христе, когда жила в Киеве, но сама не крещена. Хочет ли она креститься? Как муж велит. Хочет ли муж креститься? Если князь Святослав, то и он. А если князь будет против?
– Нет, что ты! – Обещана потрясла головой. – Как князь, так и дружина. Против его воли Вуефастич не пойдет. И никто не пойдет, – добавил она, глянув на Стенара.
– Завтра хозяина увидим, тогда еще с ним потолкуешь, – с улыбкой заверил Етон Адальберта. – Нам так и так его дожидаться.
Оказалось, что здесь Етон намеревался передать Адальберта и его спутников киевскому посаднику, чтобы тот сам вез его хотя бы до Веленежа, где сидит уже следующий посадник, древлянский, боярин Перемил.
– А то у вас ведь пошаливают, – обронил Етон. – Посольский обоз, я слыхал, чуть не разграбили.
– Больше этого не будет, – заверил Стенар. – Нам ведомо, где разбой гнездится, и злодеи это знают. Если явят себя еще хоть раз, от гнезда их горелое место останется.
– Пусть Унерад решает. Я, как Святославу брат и друг верный, бискупа через свои земли проводил. А там уж забота не моя. У меня своих довольно, – Етон улыбнулся Обещане. – Я молодец холостой, неженатый, у меня только и мысли – где бы сыскать… – Тут он бросил поспешный взгляд на Стенара и воскликнул: – Да не сюда я стрелы мечу, не сюда!
– А куда?
– Есть у меня на сердце лебедушка одна… – Етон с чувством вздохнул. – Да не ведаю, судьба ли…
И устремил на Обещану долгий, значительный взгляд. Аж в груди что-то екнуло.
Когда гости попрощались на ночь и ушли, Обещана сняла узорочье и размотала убрус, но не сразу решилась лечь. Думала об отце, о муже, жалела, что никого из них рядом нет – мерещилось, будто вместе с этими гостями в городец вошло некое зло… Когда на крыльце вдруг стукнули шаги и раздался скрип двери, она сильно вздрогнула и вскочила. Едва не закричала. Но тут же выдохнула с облегчением, узнав светловолосую голову с полудлинными волосами, упавшими на невозмутимое лицо.
Войдя, Стенар бросил на пол около двери свой тяжелый зимний плащ и только после этого взглянул на нее.
– Я с тобой, хозяйка, сегодня спать буду, – объявил он и даже не улыбнулся, когда Обещана фыркнула и зажала рот рукой, сообразив, что такое он сказал. – А то не нравится мне этот князь бужанский. Мостится волком быть – а сам как пес вороватый.
Вслед за Стенаром вошел Будиша, нагруженный двумя постельниками; развернул оба на полу перед дверью и на один тоже бросил плащ.
– Что же ты, будто в лес собрался, – обронила Обещана. – Или я для тебя постельника не сыщу?
