Ксения на фотографии широко улыбается. Длинные волосы заплетены в косу, старый свитерок – он помнит его еще по Москве. Сколько ей здесь лет? Девять? Десять? Не сильно изменилась. Только щеки были покруглее… и выражение лица – веселое и беззаботное.
А может, это и благо – не знать, что ждет тебя завтра. Если бы он предполагал, что Ребекка его бросит, никогда не стал бы прилагать столько усилий, чтобы наладить совместную жизнь. Это были даже не «усилия». Это была борьба – ежедневная и не всегда победоносная.
Он долил вина в бокал и опять подошел к окну. Мимо пролетела стая ворон. Их тоскливые выкрики тоже не добавляли хорошего настроения.
И этот разговор с директрисой. Выбрала время доченька… Впрочем, нечему удивляться – в семье наступил ледниковый период. Ей тоже нелегко.
Он вспомнил слова директрисы: «Ученики идут группой в ICA и тащат с полок что понравится». А потом пояснила, что на этот раз Ксения была одна.
Почему-то именно этот факт беспокоил Тома особенно сильно. Даже не то, что она что-то там украла, а то, что она была одна. И не только его – директрису, как он заметил, тоже. Она была одна. Как будто ее одиночество придавало всему произошедшему какой-то особый, постыдный смысл.
Он одним глотком допил вино и пошел в спальню.
Ребекка не слышала его шагов – по ее же просьбе полы застелены толстым ковровым покрытием.
Но он-то ее слышал!
Из-за двери ванной – шепот с придыханиями. Сначала он ничего не мог разобрать, но потом понял.
Так разговаривают любовники.
Конечно, подслушивать нехорошо, надо отойти от двери, но почему-то он был уверен, что имеет на это право. В конце концов, это их общий дом.
– Я тоже… Тоже скучаю. Но… беспокоюсь. Не понимаю…
Долгая пауза. Потом опять:
– Только обещай… если тебе не станет лучше… потом, потом. И я тебя люблю.
Ему вдруг стало стыдно. Надо дать о себе знать. Кашлянуть или топнуть. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Но ноги словно прилипли к ковру. Мазохист.
– О’кей. Целую.
Дверь ванной распахнулась.
– Какого черта? Ты шпионишь за мной?
– Я только…
Он не нашелся что сказать. Оказывается, он еще и виноват! Как будто бы он ей изменял, а не она ему.
На Ребекке было облегающее черное платье. Избыточный макияж, будто собралась на вечеринку. Он давно не видел ее такой красивой. На грани с вульгарностью. Наверное, и впрямь на вечеринку. Или на свидание с этим… с кем говорила по телефону. Для него и накрасилась так немилосердно.
– На свидание?
Хотел спросить шутливо, а вышло с горечью.
– Сукин ты сын, Том. Не мог удержаться?
Странно – вместо того чтобы накинуть куртку и убежать, она сняла лодочки и начала стягивать с себя платье.
– Что случилось?
– Не твое дело.
Она закрыла дверь перед его носом.
Всхлипывания, извинения, слезы – куда все подевалось? Обычная Ребекка – резкая и колючая, как еж. Он испугал и унизил ее своим подслушиванием, и она опять скрылась в свою раковину.
Том повернулся – в двух метрах от него стояла Ксения. Сжатые кулаки, ничего не выражающее лицо. Попятилась и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.
Том постучал. В ответ послышался тяжелый рок.
Он постучал опять, посильнее.
– Ксюша, я хочу с тобой поговорить.
Она прибавила громкость.
Тома передернуло. Он забарабанил кулаком.
– Открой! Пожалуйста… я не выдержу все это. С меня хватит на сегодня.
Шаги. Щелкнула задвижка.
У Ксении как всегда – будто только что взорвалась бомба. Одежда, старые газеты, косметика, пустые банки кока-колы вперемешку на полу. Одеяло скомкано в изножье кровати, а покрывала вообще нигде не видно.
Он присел на край кровати. Ксения поправила волосы и тоже села с другого края.
– Можешь сделать потише?
Она, ни слова не говоря, убрала звук.
– Мне очень жаль, что ты видела эту сцену.
Она молча пожала плечами.
– Не знаю, что сказать… наверное, есть лучшие способы выяснять отношения.
– Есть или нет – не знаю. Знаю только одно – я умру, если стану такой, как вы.
И что на это скажешь? Он потянулся погладить ее по щеке, но она отодвинулась.
Взгляд остановился на брошюре рядом с подушкой. «Гринпис». Он вопросительно посмотрел на нее.
– Я записалась, – почти не разжимая губ, сказала она. – Оказывается, есть взрослые, которые думают не только о себе самих.
– Вот оно что… И о чем там говорят, в этом «Гринписе»?
Холодный, почти презрительный взгляд.
– Они не говорят. Они делают. В том-то и фишка.
– Ну что ж… Наверное, это правильно. Но вся эта история… я и Ребекка. Скоро все будет лучше. Обещаю. И если ты хочешь поговорить – в любой момент.
– Поговорить? – сухой смешок. – Вы оба психи. Жалею, что не осталась у тети в Москве… Чтобы вы оставили меня в покое.
Том нахмурился. А что, если она права? Даже если сейчас взвинчена и говорит вещи, о которых потом сама пожалеет? Может быть, ей и в самом деле было бы лучше в России…
Короткий фанфарный сигнал – пришла эсэмэска. От Гелас.
– Потом поговорим, – грустно произнес Том и встал.
Не успел он закрыть за собой дверь, музыка опять зазвучала на полную мощность. От низких мощных басов завибрировала стена. Инфразвук.
«Привет, Том! Можем поговорить?»
Странно. Он посмотрел на часы. Девять вечера. Впервые Гелас звонила в нерабочее время.
Он прошел в гостиную, сел в кресло и позвонил.
Она ответила после первого же сигнала, будто сидела с мобильником в руке и ждала его звонка.
– Извини, что беспокою так поздно.
– Ничего страшного.
– Кое-что случилось.
Голос серьезный и печальный.
– Кнут. Аврора звонила десять минут назад.
Вот оно что. Значит, что-то серьезное. Он вспомнил, как корчился шеф от боли. Как выступили на лбу капли пота.
Если быть честным, Том сразу понял, что это никакой не кишечный грипп, но почему-то гнал от себя эту мысль.
Элементы пазла медленно, но неумолимо вставали на места. Кнут… Кнут, который хотел отменить важную встречу, чтобы поговорить с ним о Ребекке. Кнут, который неизвестно откуда знал, что Ксения и раньше приворовывала… Слова Ребекки: «…если тебе не станет лучше». Как она внезапно начала срывать с себя одежду, будто осознала, что праздник отменяется.
