Гляжу – на площади уже собрался народ, человек сто или вроде того. Женщины, конечно, в первом ряду. А говорят – нежные создания! Впрочем, Ма Дуглас из Филадельфии то еще было нежное создание: наспор палила в мишень с двух рук и все двенадцать пулек садила точнехонько, не мазала… А вот и Брюс Такер – регочет с молодухами во всю глотку. Он и есть настоящая баба. Телок. Даже глаза телячьи. Какого рожна я взял его помощником шерифа? Ну, переспал разок-другой с его сестрой… надо сказать, так себе у него сестра. Но в этих местах баб вообще недобор, на двух парней приходится одна девка. Так что ладно, был резон. Долго ль мне его терпеть? Деревенщина, фермер вонючий, навозом до самых потрохов пропах, кожа на руках вся в темных пятнах: то ли земля, то ли все тот же навоз в нее въелся – ничем не отмоешь. Ногти гнутые, а кое-где и вовсе поломанные. Говорит: «Работа их мне поломала…», – пентюх. Вот пентюх! Кем он был, когда я его прибрал к рукам? Нищебродом. Сам себе рубаху штопал. Сапоги не мог новые купить, веревкой подошву подвязывал. Стрелять толком не умел и до сих пор не научился. Правда, с лошадьми хорошо управляется, этого не отнимешь… И то бы не дал я ему это место, даже из-за сестры не дал бы. Одним Брюс меня убедил, хоть и сам того не знает. Была у него манера – побрасывать в воздух и ловить серебряную денежку. Разговаривает с кем-нибудь и дурью мается: денежка вверх – денежка вниз. Я разок монетку его выхватил и смотрю, что за вещичка. Старый доллар, еще 1799 года. На одной стороне птичка наша, на другой – грудастый бабец и вокруг бабца звездочки. Я б с такой при случае познакомился поближе, но не выйдет, потому что это наша свобода, а не какая-нибудь женщина из плоти и крови. «Талисман это у тебя? – спрашиваю – На удачу?» – А он ко мне подступает: «Отдайте, мистер Эдвардс, это все, что у меня от отца осталось…» – и смотрит, ну чисто телок, аж по шее ему резануть захотелось. Ну да не те времена. Лет шесть назад я таких ребят как скотину под нож пускал. Было у меня трое лихих стрелков, и каждый банкир от Сан-Антонио до Альбукерке наши рожи знал наизусть… Да и не только банкиры: мы были ловкими парнями, нигде не упускали своего… – «Когда отец-то помер?» – «Десять лет назад, мистер Эдвардс». Ну, раз до сих пор монету свою не пропил, значит не такое уж он дерьмо, этот Брюс Такер. Я отдал ему папашин доллар и определил к шерифу Драю в помощники. Драй мне давно известен, он из щенка человека-то сделает, потому что крепкой породы шериф Драй… Парень хоть в порядок себя привел, шляпу купил нормальную – высокую, на мексиканский манер, а то его была совсем уж рвань. Стоит, девок забавляет, шляпу эту самую аж на затылок сдвинул, красуется.
– Брюс! Брюс, прощелыга!
Подбегает. Улыбается. Почему он все время улыбается? Нельзя, чтобы люди считали помощника шерифа идиотом.
– Да, мистер Эдвардс.
А все-таки расторопный паренек.
– Ты сам, своими ножками, все проверил? Потоптался на Красотке? Попрыгал?
– Конечно, мистер Эдвардс! А как же иначе? Каждою досточку. Веревку сам выбирал.
Отлично. Красотку сколачивали Гас Гаррис и Уил Хэт, известные пьянчуги. Нет им веры.
– Ну тогда беги к Драю и скажи: мэр велел тащить сюда Бена Мастерсона. Пора начинать.
Парень замялся.
– Что еще?
– А может… все-таки… помягче как-то…
– Живей, пентюх!
И Брюс отправился скорым шагом к шерифу. Тоже мне, помягче! У меня полдюжины обворованных, я целую неделю с Драем на пару вылавливал этого подонка, потом возил его к окружному судье и от судьи специально добился такого приговора, какого Мастерсон заслуживает. Не должно быть тут мягкости. Не вздернешь очередного мерзавца вовремя, – и он распоясается. По себе знаю. К тому же, власть должны уважать. Меня они должны уважать, меня, своего нового мэра, Джосайю Спенсера Эдвардса! Уважать и бояться, и ждать помощи, и приходить ко мне за справедливостью. А иначе они сами возьмутся за ружья. Так-то.
Я хочу, чтобы все знали: небогатый кабинет на втором этаже деревянной халупы, которая у нас считается мэрией, я заработал честно. Всего богатства в этом кабинете – хороший дубовый стол, старый сейф и чернильный прибор, купленный еще при Пате Индюке у торговца из Нового Орлеана. Прибор красивый, бронзовый, мне нравится. И пусть-ка ради справедливости и покоя в городе Дип Вэлли прямо перед окнами моего кабинета постоит виселица. Ее здесь называют Красоткой. Она и впрямь мила, да и пахнет приятно – свежеструганными досками. Вдыхать – одно удовольствие.
– Сейчас начнем, – говорю я толпе и для солидности вынимаю из жилета часы в серебряном футляре. Раньше бы я эти часики пропил, трех дней не проносив. Теперь совем другое дело. Надо соответствовать. Я и пушку свою не взял сегодня по той же причине. Патронов полон карман, а ствола нет. Чувствую себя, как голый на рынке.
О, пылят ко мне Драй, помощник его непутевый и Мастерсон со связанными руками. Толпа сначала вздыхает облегченно – уж больно жарко, никто не хочет задерживаться, – а потом оживляется. Особенный бубнеж устроило семейство Леруа. Их Мастерсон освободил от пяти сотен баксов, причем всех денег вернуть не удалось. Тут же и братец Бена, пьяный и злой. Двое держат его за руки, не рыпнуться ему, зато браниться он может за троих.
– Тише вы, – говорю, нарочно понижая голос, – сейчас получите свое. Нечего галдеть.
Вроде, утихли.
– Драй, давай наверх.
И шериф с подонком на пару топают к петельке. А Брюса я отсылаю в толпу. Пусть-ка приглядит за Беновым братцем, хоть какая-то будет от парня польза.
Поднимаюсь на помост. Мастерсон мелко дрожит, как от лихорадки. Голову опустил, слезы у него текут, а утереть их он не может, поскольку руки я развязывать не велел. На всякий случай.
– Жители города Дип Вэлли… – начинаю я. И говорю дальше, что на дворе уже 1860-й год, в президентах у нас умный человек Джеймс Бьюкенен, и ни один проходимец не уйдет, стало быть, от возмездия, даже если он затеет озоровать в глухих краях вроде нашего Арканзаса. Никуда ему, мерзавцу, не удрать от правосудия… Ну и тому подобная чушь. Не был бы Мастерсон придурком, ни за что бы мы с Драем его не поймали. Меня же никто не поймал! Правда, рожа нынче у Джосайи Спенсера Эдвардса вся в шрамах, опознать трудновато будет…
И вот я все это говорю, говорю, говорю, а самому мне делается худо. От жары что ли? Стою, как похмельный у коновязи, слово к слову толком не привяжу. И чудится мне, будто не надо мне быть здесь, будто не надо мне так делать, будто внутри меня сидит какая-то мразь и бунтует против меня же. Что не надо? Око за око. Здесь все так думают, кроме пары полных кретинов и святош. И город скажет большое спасибо мистеру Эдвардсу за полезную работу… Нет, не надо мне быть мэром и не надо жить в городке Дип Вэлли… Да какого дьявола?
– Да какого дьявола! – это я вслух сказал и малость оторопел.
Надо бы как-то выкрутиться. Зачем ляпнул?
– Какого дьявола, говорю я вам! Ясно все, нечего больше болтать понапрасну. Вздернем его, добрые люди!
