Людей Гошка увидел внезапно и, кренясь на бок, затормозил. В лицо из-под лыж ударил фонтаном косо срезанный снег, ослепил. Гошка упал. Крепление лопнуло, и одна лыжина скользнула с ноги в провал. Он подполз к краю, глянул в каньон. Люди показались ему черными запятыми на белой ленте наледи. Их цепочка двигалась по ней в полукилометре от устья. Гошка снял ружьё.
– Стойте-е! – завопил он. – Там пустоты-ы!!!
Рёв его смяла ревмя ревущая Домугда. Тогда он поднялся, свободной ногой наступил на оставшуюся лыжину, рванул её и, оборвав крепления, столкнул следом за первой. Всаживая в наст каблуки, Гошка запрыгал вниз по карнизу, край которого полого спускался к устью. Люди шли всё так же далеко внизу, но левее. Гошка упал лицом на шершавый, как наждак, карниз. Он понял – раньше их к устью ему не успеть. И хрипло выматерился, стоя на коленях на самом выгибе карниза, что, крутым гребнем заворачиваясь под ним, нависал над глубоким провалом. И, сознавая, что должно случиться непоправимое, Гошка взвёл курки тулки. Медленно опустил стволы в каньон.
Аа-А-Ах!.. Гул выстрела поглотила бездна и, удесятерив, выдохнула обратно. Далеко вверху вскрикнул и отшатнулся от дрогнувшего карниза Сергей и на четвереньках побежал в сторону.
– Что… Что делаешь? – кричал он, кровяня пальцы о жёсткий наст.
После выстрела цепочка людей на наледи остановилась, но тут же гусеницей зашевелилась дальше. Гошка давнул на второй спуск и удивился, что вместе с выстрелом низко повисшее над гольцами солнце мячиком подпрыгнуло ввысь. Он так и глядел на него, широко и удивлённо, стоя на карнизе, летящим в долгий провал кара.
Женька прибрёл в лагерь в сумерках. У Гошкиной статуи, с которой свалилась и лежала, вмявшись в снег, подтаявшая голова, стоял в меховой куртке и раскатанных выше колен белых бурках Харлампий. Сцепив за спиной руки, он смотрел на рабочих. Они возвращались в лагерь. Чуть поодаль от Харлампия тесной кучкой стояли Николай и Тамара с Верой. Никем не замеченный, Женька устало опустился на снег и сел, прислонившись спиной к брезентовой стене кухни.
Первым к палаткам прибрёл Васька. Он был так измотан тяжелым подъёмом по пояс в мокром снегу, что казалось, даже глаза его взмокли от устали. Харлампий, строго глядя на него, спросил:
– Что, гуси, слабо?.. Так-то. А предупреждал, уговаривал. Ничего. Наука на пользу.
Васька, даже не взглянув на него, рухнул на ящик из-под консервов, стянул с головы шапку. Он часто дышал, закрыв глаза, и от обросшей головы валил пар. Николай боком, незаметно, отошел в сторону и понуро скрылся в итээровской палатке.
– Герои, – не унимался Харлампий. – Хорошо, что всё хорошо кончается.
– Не всё, – просипел Васька.
Харлампий подолбил носком бурки в подножие статуи и она, скособочившись, с шумом развалилась. Васька нервно вскочил на нетвёрдые ноги, покачнулся.
– Не вернулись бы мы, вот тебе! – Он выставил руку с сжатым кулаком. – Да он по нас из ружья стрелил, и сам со снегом с обрыва рухнул. Все путя завалило, дальше не пройти. – Васька плюхнулся на ящик, виновато добавил: – Мы за лопатами пришли, чтобы, значит, начать работать, откапывать стрелка.
Отвалив губу, Харлампий смотрел на Ваську и вроде бы не понимал, о чём он говорит. Тамара подбежала к Ваське:
– Кого, кого откапывать?! – вскрикнула и схватилась за горло. – Сергея? Гошка ему дал своё ружьё. Господи! Как можно стрелять, когда лавины даже от камушка…
Женька быстро прохромал к Ваське. Тот сидел, виновато глядя на Тамару, силился что-то сказать, но губы только вздрагивали, кривились.
Женька схватил Ваську за плечи, встряхнул, но тот, всё так же глядя на Тамару, наконец разлепил губы:
– Гошку откапывать надо.
– Нет же, нет, Сергея! – Тамара беспомощно заозиралась. – Да вон он, Го-ошка!
Все, кто был в лагере, повернулись. Далеко за палатками на подсиненным сумерками снежном увале стоял человек. Не спуская приузенных глаз с увала, Харлампий нагнулся к Женькиной кукле, желтым ногтем выковырнул сливы из расплющенного лица бабы.
– Кто там, не узнаю? – Он аккуратно обтёр сливину о рукав куртки, положил в рот.
– Да Гошка же! Не видишь, он без ружья! – Тамара рванулась вперёд к увалу, но Женька поймал её за руку.
– Уйди, не ври-и! – Она вырвала руку, оттолкнула от себя Женьку, проваливаясь в снег, побежала к увалу.
– Ой, да чо это деется! – всхлипнула Вера и, подскочив к Харлампию, встала рядом. Начальник, всасывая щёки, обсасывал сливу и всё так же, вприщур, глядел в гору. Осмелев от страха, повариха подхватила его под руку.
– Чё стоишь-то чурбаном? – крикнула она и испугалась до шепота. – Ведь с нами ж бяда-а…
Харлампий, чмокая губами, шевельнул локтем, освободился. На него молча, в облепивших тело мокрых штанах, с кулаками шел Женька.
– Выклевал, – сквозь зубы шептал студент, – сожрал.
Харлампий попятился от него, запнулся, упал на спину и изо рта его вылетели чёрные косточки.
В это время к палаткам прибрёл Хохлов, не обращая ни на кого внимания, молча, собрал несколько лопат, взвалил на плечо.
– Эй, парень, – окликнул он Женьку. – Айда-ка с нами, а эту гноину не шевели, он сам себя жизнью своей вонючей сказнит.
И тут с полпути от увала донёсся плач Тамары.
Ведьмин ключ
Таёжная быль
На геологическом планшете ключ назывался Ведьминым. Я перебрёл его в самом верховье и шел вниз левым каменистым берегом, пугая жирующих в уловах радужнопёрых хариусов. У развалин старого зимовья, от которого остались лишь нижние венцы сруба, укутанные, как в одеяла, рыжевато-пестристым мхом с россыпью кровавых бусин клюквы, наткнулся на отбелённый временем заявочный столб. По вырубу, сделанному топором, хорошо сохранилась надпись, вырезанная ножом:
«Устя 1860».
Лишь много лет спустя удалось мне узнать историю зимовья на «Ведьмином ключе».
Глава 1
Человек в мокрой шинели стоит у зимовья и долго не мигая следит за гуляющей, брошенной настежь дверью. Неловко поймав её за ременную петлю, придержал. В руке блеснуло лезвие широкого топора.
– Э-эй! – позвал он и чутко прислушался.
Но только ветер налегал на тёмные громады елей да летели над головой тучи, шлёпая о землю шумными каплями.
– Есть ли жива душа-а?! – крикнул человек и, держа топор на отлёте, шагнул в дверной проём.
– Взо-одь… ежли не дьявол, – сиплым голосом встретила его темнота.
Пришлый испуганно подобрался.
– Православный я! – хрипит он и зябко вздрагивает.
– Ого-онь… вздуй. Огниво на столе, пошарь, – просит голос и заходится глухим, мокрым кашлем.
Пришлый долго клацает кресалом, выпячивая губы, дует на трут, тыча в оранжевый жарок витком бересты.
