Она натянула резиновый браслет на руке, чтобы намылить и вымыть под ним кожу, которая начинала неприятно пахнуть со временем. Для этого достаточно было лишь просунуть палец. Раньше Зоуи оттягивала его еще дальше, поэтому-то и знала о проводах, которые были спрятаны в резиновом корпусе браслета. Они помогали разблокировать дверь и войти в комнату. Однако выйти из нее Зоуи не могла – внутри сканера не было.
Выйдя из миниатюрной душевой кабинки, Зоуи вытерлась одним из тех полотенец, которые приходилось складывать бессчетное количество раз. Почистила зубы, и кисловатый привкус во рту сменился горьким, который здесь выдавали за мятный. Хотя Зоуи отлично знала, что это была вовсе не мята. Ведь мятная жвачка, которая здесь, кстати, была запрещена, на вкус оказалась совсем другой.
Она протерла запотевшее маленькое зеркало над раковиной и вздохнула. Опять эти волосы. Что же с ними делать? Ее длинные темные кудри, не поддающиеся ни одной расческе, жили словно своей жизнью. Она попыталась зачесать их на одну сторону и закрепить тонкой заколкой, но волосы мгновенно выскочили и упали ей на лицо. Зоуи нахмурилась и, решив сменить тактику, затянула их в конский хвост на затылке, закрепляя резинкой. Взглянув на себя в зеркало в последний раз, Зоуи вышла из ванной.
Она надела штаны из грубого хлопка цвета предрассветной дымки и натянула бесформенную рубашку, свисающую к ее узким бедрам. Но на этот раз Зоуи уже не стала подходить к зеркалу в ванной, не было смысла. Ведь здесь существовало лишь два постоянных костюма, один из которых уже был на ней, а другой – Зоуи знала наверняка – ей придется надеть чуть позже.
По телу ее пробежала дрожь, желудок сжался в комок, отчего тошнить начало даже больше, чем после сна. Она попыталась не смотреть на электронный календарь над столиком, но ее взгляд все равно упал на него. Ведь это был самый заметный предмет ее комнаты, со светящимся циферблатом, который слепил глаза – даже после того, как яркость убавили.
Следить за датами здесь было так же важно, как и соблюдать правила. Это первое, чему тут учили: месяцы и даты, цифры, из которых их складывают, – то, что должен помнить здесь каждый. И хоть со времени ее первого занятия прошло уже много лет, в ушах Зоуи все еще звенел голос мисс Гвен. Она помнила, как стояла тогда перед ней, четырехлетняя и напуганная, помнила платье мисс Гвен в форме колокольчика и ее плоские ступни, обутые в черные туфли. Казалось, что за последние шестнадцать лет эта женщина совсем не изменилась. Словно календарь с бессменными настройками, она постоянно напоминала, упрекала и твердила об их особенности и о том, что они – надежда человечества. Что они не принадлежат себе самим, а их главная цель – это всеобщее благо.
Какова цена жизни?
Это была первая мысль, с которой Зоуи просыпалась, и последняя, с которой она засыпала каждую ночь. Можно ли определить цену жизни? А если да, способен ли кто-нибудь заплатить за нее?
Она протянула руку к календарю в порыве сорвать его со стены, но вовремя осознала, что это ничего не изменит. Они лишь установят еще один, а за подобный поступок ей придется потерять много времени в карцере. Она никогда этого не пробовала, да ей не нужно было. Есть вещи, которые не обязательно испытывать на себе, чтобы понимать, к чему они приведут.
Кто-то тихонько поскребся в окно, и сердце Зоуи замерло. Она обернулась, схватила стул, стоящий у столика, и, перепрыгнув комнату за секунду, поставила его у окна. Внимательно проследив за ближайшим снайпером, Зоуи убедилась, что под этим углом он не сможет ее увидеть. Она просунула пальцы в отверстие с правой стороны самой маленькой панели у верхушки Т-образного окна. Оно было лишь 20 сантиметров в высоту и 60 в длину, спаянное каким-то веществом, затвердевшим еще со времен строительства Объединения углубленных исследований
[2]. Однако с годами, как и практически все здесь, оно осыпалось по краям, в результате чего образовалась трещина. Поначалу в нее помещался лишь ноготь, но спустя несколько тревожных недель работы пробоина стала значительно шире.
Зоуи прислушалась: не доносятся ли шаги по коридору за дверью? Но услышала лишь собственное учащенное сердцебиение. Пока еще рано. Саймон будет ждать ее за дверью лишь через полчаса, так что времени достаточно.
Она продавила правую сторону панели. Раздался тихий скрежет, какой бывает при повороте цельного куска стекла. Наконец один из уголков открылся, и Зоуи схватила стекло, чтобы вынуть его из рамы. В комнату ворвался прохладный весенний ветер, омывая лицо влажным воздухом прошлой ночи. Она задрожала, немного от холода, но в основном от счастья. Неужели он наконец вернулся? Зоуи бросила стекло на постель, куда оно беззвучно упало, и наклонилась, чтобы заглянуть в маленькую нишу, установленную с лицевой стороны здания.
Проем этот был совсем небольшим, едва достигал 25 сантиметров в ширину и 15 в глубину, и устроен был таким образом, что оставался сухим от дождя и невидимым для постороннего глаза до тех пор, пока не вытащишь стекло. А так как женские спальни были единственными помещениями кампуса, в которых не имелось камер, никто не знал, что стекло можно вытащить.
Зоуи потянулась вперед, подвигая стул и наклоняясь, чтобы увидеть нишу полностью…
…но обнаружила там лишь одинокий сухой лист, который-то и скребся по бетонной поверхности.
Зоуи была не в силах справиться с разочарованием. Ведь никакого пушистого коричневого сыча, дожидавшегося ее здесь и пропавшего несколько месяцев назад, в нише не было.
* * *
Примерно год назад, когда Зоуи впервые обнаружила забившегося в нишу сыча с поврежденным крылом, она была уверена, что птица умрет либо от голода, либо от рук охранника, поскольку одно из здешних правил гласило: «Никаких домашних животных на территории ОУИ». Она вспоминала высокий гнусавый голос мисс Гвен, сообщающий о том, что вирус можно подхватить не только от людей, но даже от животных. «И если мы найдем хоть одну зверюшку, – сказала она тогда, – будем вынуждены немедленно доложить об этом наставнику или охране».
Спустя всего два месяца после того, как Зоуи нашла сыча, он снова начал летать. И все эти два месяца она украдкой приносила ему хлебные крошки, которые собирала в отвороты рубашки, или мясо, которое прятала за щеками до тех пор, пока не возвращалась в свою комнату. И каждый день она переживала о том, что кто-нибудь может заподозрить неладное и заставить ее открыть рот. Постепенно птица поправлялась и начинала все больше доверять Зоуи, ее нежным прикосновениям и тихому голосу, которым та прощалась с сычом перед тем, как отправиться спать.
А однажды, во время ежедневной разминки, сыч вылетел из укрытия и промчался у самых голов разминающихся девушек. От неожиданности все пригнулись, а позже признались, что «птица была словно молния», чем насмешили Саймона.
Так сычик и получил свое прозвище, ведь чему-то настолько же необыкновенному, каким был секрет Зоуи, не полагается оставаться безымянным.
