– Я пока шла к тебе, у меня было столько слов и мыслей, но сейчас, когда ты сидишь здесь расслабленная, я не понимаю, зачем мне все это надо, – честно говорю я, устало усаживаюсь на скамью, живот начинает немного тянуть, и я достаю таблетки из сумочки. – Я думаю, ты дура, – лаконичный ответ, но мне все равно. Заглатываю таблетку и устраиваюсь удобнее.
Ханна внимательно следит за моими действиями, я же надеваю черные очки в форме «кошачий глаз» от Анны Хикмен. Мне необходимо запереть свои эмоции, спрятать за тонкими темными линзами. Пылающий в моей душе вулкан все еще выпускает клубы дыма, готовится к очередному витку раздражения. Раньше я не была такой психованной, теперь же вывести меня или заставить заплакать, как два пальца. То-то же, пора сесть на антидепрессанты.
– Ты любишь Доусона? – Приподнимаю очки, она действительно задала этот вопрос, – Скажи честно.
– Не думаю, что должна делиться с тобой этим. Естественно, я его люблю, сколько себя помню. Но у нас всегда есть пунктик, который портит нашу идиллию, – я честно отвечаю своей собеседнице.
– Тебя не подкосил ваш развод? Что ты испытывала, когда вы расстались? – Она втягивает в себя прохладный напиток. – Я просто хочу быть уверенной, поймешь ли ты меня. Поэтому задаю дурацкие вопросы.
Снимаю очки, сжимаю переносицу пальцами и снова надеваю их. Солнце обжигает мою кожу, поэтому я облокачиваюсь на спинку скамьи подальше от его безжалостных лучей.
– Это было похоже на порыв. Я рубанула с плеча, собрала вещи и переехала в квартиру к брату. Я видела, как Доусону было больно, он стоял на пороге, пока я выносила свои коробки одну за одной. Забив до отказа свою машину, я села за руль и просто уехала, но на прощание подло оставила ему документы на развод. Но я прятала свои страдания, умело маскировала. Потом он приехал, мы снова прилипли друг к другу, как магниты, ситуация повторилась, и все произошло снова. Я поняла, что если мы не остановимся, эта кочевая жизнь никогда не прекратится. Страдала ли я? Безумно. Любая мелочь напоминала о нем, нас вместе. Да и он не позволял забыть. Бессонница сменилась паническими атаками и одиночеством. – Хлопаю по своему колену ладонью. – Не знаю, как дальше будет. Сейчас мы вместе до первой его вспышки. Но я больше не могу выносить наших расставаний.
Она бросает пустой бумажный стакан в рядом стоящую урну и вытягивает руки вперед… Пальцами проводит по следам от лезвия. Внимательно рассматривает их.
– Когда мы встретились с Ленни, я думала, это только в сказке для девочек есть прекрасный принц. Он был взрослей меня, хорошо сложен, потрясающе красив. Я никак не могла поверить, что он выбрал меня. – Ее губы слегка кривятся. – Потом был бурный роман. Его желание уйти в армию, затем флот. Я помню каждый момент, когда я с разрывающимся сердцем ждала его прибытия. Мы ни разу не поругались, не было дня, чтобы не думали друг о друге. Когда умерли мои родители, он взял некоторое время, чтобы быть со мной. Но контракт подразумевал исполнение. Горячие точки в его письмах не выглядели такими устрашающими. Но я чувствовала его и молилась, чтобы он вернулся живой.
Я вижу, как она вытирает свои глаза под черными очками от слез.
– Доусон всегда с тобой, а представь, что он сейчас в эту самую секунду уже не дышит. Что прямо сейчас ты осталась одна на этом свете, и больше никогда он не обнимет тебя, не поцелует. Даже если ты представляешь, как вы ругаетесь, никто не заменит его. Понимаешь? Ни одна душа не станет им даже близко. Так случилось с Ленни. Я все еще чувствую его присутствие, тепло, и я не могу без него. Сколько бы я не двигалась, мне кажется, что он ждет меня прямо сейчас где-то рядом. Что уже не будет страшно. – Она высмаркивается в протянутую мной влажную салфетку и замолкает.
В дверях больницы появляется Доусон, беспокойно оглядывается по сторонам, пока не замечает меня. Тут же на его лице я вижу счастье, слегка приподнятая рука в знак приветствия. Он уже готов сорваться ко мне, пока я не даю ему знак подождать минуту.
– Вот этот момент, когда вы настолько близки, что уже не можете существовать друг без друга. Ваша любовь превращается в боль, переживания и одержимость. Он одержим тобой, ты им. Вы находитесь в своем мире, созданном вами двумя, теплый кокон, который надежно вас защищает. И когда кто-то посчитал нужным разорвать ваше пристанище, вы выпадаете из жизни. Поверь, я знаю эту сумасшедшую любовь и все ее содержание. Можно сколько угодно кричать, что тебе все равно, но глаза выдадут. – Подаю ей еще одну салфетку, мне хотелось бы ее обнять, но я не могу этого сделать. Сейчас. Не могу. Кажется, я разрыдаюсь сама.
– Но ведь она не ты, это чистой воды эгоизм, – глухо произношу я. – Частичка его жизни в вашей дочери. И знаешь, – мои глаза наполняются слезами, уже нет сил себя сдерживать, – она очень хорошая девочка, у нее будет в жизни все. Слух, голос, не важно, все это можно попробовать, если ты об этом переживаешь. Но оставить беспомощного ребенка совсем одну. Ведь у тебя нет даже родственников, ты понимаешь, на какую судьбу ее обрекаешь?
– Я держусь ради нее. А ты недостаточно любишь, чтобы погибать без Доусона, в отличие от него, – отвечает она перед тем, как к нам подходит Доусон.
– Тебя там ожидают в кабинете, несколько раз произносили твое имя. Кажется, напортачили с анализами, напоследок зайди к терапевту. – Он прижимает меня за плечи, как только я поднимаюсь. – С тобой все в порядке? Может, стоит сказать о том, что у тебя иногда боли?
Провожу ладонью по его скуле и целую в щеку. В одном она не права, я не выживу, если с ним что-либо случится. Если бы у меня был выбор: терпеть его ревность, или он умрет, я бы выбрала первое, иначе смысла нет быть без него. Поняла ли я ее, оправдала ли? Нет, и не смогу. Я понимаю, насколько это тяжело – потерять своего любимого, но не хочу знать это на себе. Ребенок должен быть ее якорем, особо важной причиной. И пусть я до этого времени вообще не переваривала детей, не переносила на дух, но все, что касается Бригитты, без вопросов. Я в некотором замешательстве от своих смешенных чувств во всей этой истории и того, что Доусон держит все это в себе.
Оставив их наедине, я иду в больницу для того, чтобы понять, в чем проблема. Я знаю, что иногда анализы не получаются по разным причинам. Сотрудники бурно обсуждают произошедшее в больнице, которое уже не кажется мне таким ужасным. Одно дело, когда человек сам хочет лишить себя жизни, другое дело – других. Что хуже?
Приятная медсестра приглашает меня в кабинет степенного мужчины врача. Он перелистывает бумагами, которые ему уже передали, осматривает меня с ног до головы, рукой показывает, чтобы я села.
– Как давно вы сдавали общий и развернутый анализ крови и проходили гинеколога? – я оглядываюсь на медсестру, которая протягивает ему несколько бумаг.
– Если честно, не помню, но меня ничего не беспокоит. – Врать нехорошо, но я не настолько плохо себя чувствую.
– Был ли у вас в ближайшем прошлом стресс, может, смена климата, поездка, беременность? – Он сосредоточенно разглядывает меня через призму своих очков.
