– Все будет хорошо. Я просто… я просто не хочу больше сидеть здесь.
Я не дала ему поспорить. Отвернулась и пошла к своей палатке, чтобы переодеться в более удобную обувь и накинуть на себя еще слой одежды. Опускался туман, и на пляже становилось холодно; на мысе наверняка еще холоднее – прилив был слишком далеко, чтобы достичь скал вокруг береговой линии.
Дуги грустно смотрел мне вслед. Думаю, он беспокоился, что же случится, если я тоже не вернусь и он застрянет на пляже один, не в силах выбраться. Впрочем, я не собиралась далеко ходить. И вообще, его родители точно знали, где мы. В конце концов, они станут нас искать.
Эта мысль меня подбодрила. Мы должны были вернуться через три дня, и у нас хватало еды, чтобы продержаться все это время. Если не сможем запустить машину Даррена и если Дуги не сможет вернуться к цивилизации, его отец придет и заберет нас.
Единственной проблемой оставался Мартин. Я не могла еще трое суток беспокоиться, что же с ним случилось. Я надеялась, что он вернулся домой и теперь поносил нас перед своими родителями и остальными нашими друзьями. Надеялась, у меня будет шанс убить его за то, что он ушел.
Вскоре я поднялась по крутому склону холма на низкий утес, что изгибался вдоль берега. Тропа представляла собой утоптанную грязь, покрытую гравием, который то и дело норовил выскочить из-под ног, и в некоторых местах мне приходилось хвататься за длинную траву, чтобы заново поймать равновесие. Вид наверху был великолепен. Море простиралось передо мной до самого горизонта, и вдали виднелась чья-то лодка. За моей спиной остались покрытые вереском холмы, но я не обернулась, чтобы на них посмотреть. Я знала, что там, точно маяк посреди пейзажа, молчаливым укором стоит дольмен.
Я двинулась дальше по узкой тропинке, которая была немногим больше, чем просто примятая трава. Вряд ли бухта далеко. Во всяком случае, я очень на это надеялась, потому что небо уже темнело. До ночи еще по крайней мере пара часов, но полумрак нервировал. Мир становился немного размытым, немного менее реальным. Мне это не нравилось. Странные фигуры все мелькали где-то на периферии зрения, и я каждый раз вздрагивала, пока не опознавала в них колышущуюся ветку дерева или вспугнутую птицу.
– Эмма, я тебя убью, – пробормотала я, продираясь вперед. Речь помогала легче воспринимать одиночество, пусть даже голос принадлежал мне самой.
Интересно, сколько протянет наша дружба, когда эта поездка закончится? Мартин после такого даже на километр Даррена не подпустит – и невелика потеря, вот только куда шел Даррен, туда же шла и Эмма. Честно говоря, я стремительно теряла желание с ней общаться. Похоже, появление Даррена выявило в ней целую кучу новых и весьма неприятных черт: тщеславие, эгоизм, постоянное желание изображать слабость, чтобы мальчики кидались суетиться вокруг. От ее кокетливого хихиканья у меня зубы сводило. Охваченная злостью, я спародировала этот смех – и еще раз, слушая, как он эхом отдается от скал. А потом услышала другой звук. Тот, от которого кровь в жилах застыла.
Я услышала крик Эммы.
Глава 15
Сейчас
– Эмма кричала. Это твои слова. Помнишь, как ты говорила это полиции, Хезер? Как услышала ее с тропы?
Я игнорирую Петерсена, не сводя глаз с часов, с медленно ползущей минутной стрелки. Три минуты. Я довольно улыбаюсь. Вот и прошел очередной час, а доктор вытащил из меня чуть больше пары слов. Он тоже глядит на стену. Сейчас разозлится, а мне будет приятно. Все эти его сертификаты на стенах не могут прикрыть тот факт, что до сих пор он практически не добился прогресса.
Неважно, что Петерсен говорит и что думает, я выигрываю.
Я ерзаю на своем месте, готовясь встать. Начать долгую прогулку по шикарным коридорам, пока мы не доберемся до полированного линолеума и голых белых стен глубоко в недрах учреждения, которые члены семьи и высокопоставленные гости никогда не увидят; личная маленькая империя Петерсена. Мой сопровождающий слегка кашляет позади меня, и я знаю, это предупреждение: он там. Если я позволю себе какие-то резкие движения – ринусь вперед, брошусь на доктора Петерсена, как я это уже делала в прошлом, и, должна сказать, весьма успешно, – он меня остановит. По крайней мере, он так думает. Я не уверена. Хотя он большой. И молодой.
Это не имеет значения; сегодня я не собираюсь атаковать доктора. Я просто хочу уйти. Чтобы вернуться к моей не-жизни и смотреть в стены. В телевизор. На других «пациентов», которые на самом деле просто психи. Я много смотрю. И делаю это сейчас с доктором Петерсеном, ожидая, когда он сдастся и отпустит меня.
Он отворачивается от часов обратно ко мне. Замечает, как изменилось выражение моих глаз – в них облегчение, а не полное презрение или отвращение, – но прячет чувства, прежде чем я успеваю их прочесть.
– Что-то не так, Хезер? – спокойно спрашивает Петерсен.
Чересчур спокойно. Мой мозг фиксирует его странный тон – слишком приятный, слишком довольный, но я так хочу покинуть комнату, что не останавливаюсь на деталях. Вместо этого я говорю. Какая разница, он ничего не может поделать со своим идеальным расписанием и всем прочим.
– Наш час вышел, – сообщаю монотонным голосом. Еще одно мое умение.
– А, понятно. – Он по-прежнему спокоен. Все так же доволен собой. Что я упустила? – Хезер, сегодня я выделил тебе время на двойной сеанс. Решил, что нам с тобой следует начать заново, раз уж нынче годовщина события…
Его слова сливаются в одно. В ушах звенит, голова отупела от шока. Два часа, не один. Я теряю контроль.
Потому что это тяжело. Сидеть здесь, делать вид, будто мне все равно. Это тяжко. Конечно, мне не все равно. Не из-за Петерсена, но Мартин… Эмма… Дуги. Даже Даррен. Не говорить, глотать слова, давить их в себе – глубже, глубже – не помогает. Снаружи я тверда как камень: отстраненная, бесстрастная, холодная. Но внутри я горю, страдаю в своем личном чистилище. И он знает. Этот ублюдок Петерсен знает и не успокоится, пока не вытащит из меня правду, кусочек за кусочком.
Ненависть курсирует по телу, и я хватаюсь за нее, держусь, как за якорь, пока снова не овладеваю собой. Пока снова не чувствую некое подобие контроля. Хотя он такой хрупкий. В отличие от презрения, гнев накатывает волнами – и вот во время «отлива» я и становлюсь уязвимой.
Глубоко вздыхаю. Заставляю себя посмотреть на доктора Петерсена.
Боже, как я тебя ненавижу! Но ты меня не сломаешь.
– Хорошо, – выплевываю сквозь сжатые губы.
Он улыбается мне; еще одно очко в его пользу. Ярость разгорается все жарче. Я сегодня не в лучшей форме. Вероятно, из-за годовщины, и да, я помнила об этом факте, прежде чем доктор так любезно мне его подсказал.
– Тебе не нравился Даррен, Хезер?
Что там могло понравиться? Я не киваю и не говорю ни слова, просто смотрю на него, ожидая, что будет дальше. Доктор видит это и тянет момент, делая глоток из бутылки дорогой газированной воды. Шипение, с которым открывается крышка, до странного уместно: оно напоминает змею, как и он сам.
