Глеб задумался. Он принялся помешивать крепко заваренный чай в тонкой, почти прозрачной чашке. Ложечка звякала, а он смотрел, как закручивается темно-янтарная жидкость. Затем отряхнул ложечку и положил ее на блюдце.
– Ты ничем не расстроен, Федор? – спросила Ирина, заглядывая ему в глаза.
– Нет, я ничем не расстроен. Хотя мне все надоело.
– Что все? – напряглась женщина – Это не относится к тебе, дорогая, – сказал Глеб и поцеловал Ирину в шею.
– Я сам надоел себе – Как это, Федор?
– Это долго объяснять и, может быть, когда-нибудь я тебе обо всем расскажу.
– А почему ты не хочешь рассказать мне об этом прямо сейчас? У нас много свободного времени, я тебя выслушаю.
– В другой раз, Ирина. Ладно?
Он смотрел на женщину каким-то настолько грустным и беззащитным взглядом, что сердце Ирины сжалось. Она провела ладонью по волосам Глеба, она погладила его так, как женщина может гладить только своего любимого ребенка. И Глеб в этот момент вспомнил руки своей матери.
Она умерла рано, когда ему было семь лет. Но он помнил прикосновение ее пальцев так отчетливо, словно это было вчера, словно это было час назад. Он помнил, что от рук матери исходил едва различимый запах цветочного Мыла и табака. Его мать до самого последнего дня курила «Беломор». Она пережила блокаду в Ленинграде, и Глеб помнил, как трепетно она относилась к хлебу. И он подумал, что, скорее всего, мать назвала его Глебом из-за хлеба Его сердце дрогнуло. Ему показалось, что пальцы матери вновь и вновь прикасаются к нему.
«Боже, если бы она меня сейчас увидела! – подумал мужчина. – Она никогда бы не узнала, что перед ней ее родной сын».
И Глеб прижал ладони Ирины к своему лицу, уткнулся в них так, как когда-то в детстве в тяжелые минуты своей жизни прятал лицо в ладони матери, Ирина почувствовала, что на душе мужчины творится что-то неладное.
– Что с тобой? – она попыталась отвести свои ладони, но Глеб крепко прижимал их к лицу.
Затем он отпустил руки. Ирина отняла свои ладони и увидела, что по щекам Глеба текут слезы.
– Господи, что с тобой? Прости меня, прости… Я не хотела… Извини, я больше не буду ни о чем у тебя спрашивать. Глупая женщина… Понимаешь, я очень любопытна и еще к тому же ужасно ревнива. Ты, наверное, не знаешь об этом. Я обычно скрываю это свое чувство, но я очень ревнива.
– Для ревности нет оснований, – мягко и задумчиво произнес Глеб. – Абсолютно никаких оснований, поверь мне, Ирина, я честен перед тобой.
Женщина нежно сжала виски Глеба своими теплыми ладонями и так же нежно поцеловала его во влажные глаза. Душа Глеба сжалась, он взял Ирину на руки, прижал к себе и легко, словно бы она ничего не весила, закружил по гостиной, а затем спокойно понес в спальню, положил на постель и принялся одну за другой расстегивать перламутровые пуговицы ее шелкового халата. Ирина лежала, закрыв глаза, касаясь кончиками пальцев лица Глеба.
Придя утром на работу, полковник Соловьев быстро просмотрел бумаги, лежащие на его рабочем столе, затем запросил сводку по Питеру. Он получил документы незамедлительно. Из всего перечня преступлений и правонарушений его интересовало только два. О них была довольно скупая информация: шесть трупов на даче под Питером и два трупа в квартире на Фонтанке. Один из убитых в квартире – рецидивист по кличке Цыган, второй – его охранник по фамилии Иванов, шестьдесят второго года рождения, бывший десантник из Афгана.
Соловьев долго курил, затем связался с Питером. Он попросил более подробную информацию по этим двум убийствам. То, что он услышал, его не удивило. Как ему объяснил майор, занимающийся убийствами на Фонтанке, это была одна из версий, вполне устраивающая уголовный розыск: кто-то свел счеты с Цыганом, похитил из сейфа деньги, застрелил его охранника и застрелил самого Цыгана. А вот по событиям на даче сообщили следующее: там скорее всего действовал один или двое профессионалов. Но мотивы убийства были непонятными.
Полковник Соловьев остался вполне доволен услышанным. Он попросил, чтобы его держали в курсе, и если появится какая-нибудь новая информация, чтобы обязательно тотчас сообщили ему. Питерские коллеги пообещали полковнику Соловьеву держать его в курсе.
«Что ж, Глеб Сиверов, как всегда, работает безупречно. Придраться, даже если бы и хотелось, не к чему. Ни единого свидетеля! Никто даже Не видел, как он входил или выходил, никто не знает о дочери Бортеневского, которая была на даче. А это самое главное. Потому что если выйдут на Бортеневского, то выйдут и на него, на полковника Соловьева».
И в этот момент Соловьеву пришла в голову странная мысль – было бы неплохо, если бы Бортеневского убили, если бы и он исчез.
* * *
Ровно в полдень черный «мерседес» Богаевского Иосифа Самсоновича остановился у железных ворот загородного дома Седого. Металлические створки ворот разъехались, черный «мерседес» вкатил во двор.
Седой сам вышел на крыльцо, чтобы встретить Дьякона.
– Ну? – едва взглянув на своего приятеля, спросил Седой. – Что узнал, с чем приехал?
– Погоди, Петр, все по порядку.
Они вошли в гостиную, закрылись, сели в мягкие кожаные кресла друг против друга. Богаевский вытащил из кармана золотой портсигар, достал из него сигарету, закурил.
– Так вот слушай, что сказал мой мент.
Седой подался вперед и положил голову на жилистые узловатые руки.
– Говори, не тяни.
– Они считают, что на Фонтанке произошли разборки. Кто-то грохнул твоего брата и его охранника, забрал из сейфа деньги. Но никаких отпечатков нет.
– Как нет? – насторожился Седой.
– Вообще никаких отпечатков посторонних нет.
– Хорошо, говори дальше.
– А вот на даче всех перестрелял один или два профессионала. Действовали очень быстро и умело. Думаю, что никто из наших сделать этого не смог бы. Тем более, как я знаю, на Цыгана никто бы не полез из наших. Долгов у него никаких не было, он никому ничего не торчал. Да и все знают, кто стоит за Цыганом. А по-моему, никто ни с тобой, ни со мной связываться не станет. Так что, я думаю, скорее всего Бортеневский нанял каких-то профессионалов, не известных нам. Я уверен, что это не милиция, потому что они об этом знали бы.
– Слушай, а твой мент не водит нас за нос?
– Я ему слишком много плачу, чтобы он вешал лапшу на уши. Да и к тому же у меня на него есть кое-какие бумаги. И стоит мне их засветить, как его тут же посадят.
– Ты, Иосиф, как всегда молодец. Так кто, ты думаешь, это все устроил?
– Я думаю, Бортеневский. Мне кажется, мы пережали с его дочкой.
– Я же тебе говорил, Дьяк, не стоило связываться с ребенком, не стоило ее брать!
