Констанс без устали совершенствовала себя. В 1888 году она стала редактором газеты «Общество за рациональный костюм», в 1889-м занялась политикой: участвовала в демонстрации в поддержку английских докеров, в избирательной кампании суфражистки леди Сандхерст и много выступала на темы моды, общества и политики. «Она улучшила стиль своих публичных выступлений, — комментировал современник, — не удивлюсь, если через несколько лет миссис Уайльд станет одной из популярных „политических дам“».
В 1880-е году Констанс оставалась любимой (и на редкость терпеливой) моделью своего супруга. Она безропотно появлялась на вечерах и вернисажах в сочиненных им нарядах и приводила в замешательство консерваторов. «В галерее Гросвенор я увидел ее в зелено-черном костюме, который пришелся бы впору бандиту с большой дороги», — сообщал один господин. Другая дама, знакомая Уайльдов, отмечала: «На ней было платье из вислого муслина без турнюра; плечи закутаны в шелк шафранового цвета; на голове большая широкополая шляпа в стиле Гейнсборо, на ногах ярко-желтые с белым чулки и туфли — безнадежная безвкусица, и мы к тому же нашли ее робкой и скучной».
Теория моды удавалась лучше. Уайльд много выступал. С осени 1884-го по весну 1885 года давал лекции в британских городах, имел успех, но вызвал пересуды в обществе — отнюдь не все его идеи пришлись по душе. Он вдребезги раскритиковал современную моду, объявив ее «злейшим врагом хорошего костюма». Он был против корсетов, кринолинов и турнюров, высоких каблуков и нелепых шляп. Он выступал за рациональность и гуманность одежды. Ощущал неизъяснимую прелесть в восточных шальварах, которые пришлись бы многим его современницам впору. Он восторгался античным чувством формы и древнегреческими нарядами. Убеждал слушательниц обзавестись легкой драпированной одеждой, ниспадающей с плеч, которую носили древние афинянки. Такие платья подчеркивают природную красоту и расковывают тело. Кстати, Констанс, следуя призывам супруга, иногда появлялась на публике в подобных туниках, без корсетов и турнюров под ними. Реакция окружающих редко была положительной.
В лекции «Об одежде» Уайльд коснулся и мужского костюма. Выступая против современного черно-белого городского стиля, он рекомендовал господам одежду во вкусе английского короля Карла I — удобные куртки и мягкие бриджи чувственных барочных оттенков, широкие сапоги и рубенсовские фетровые шляпы. Впрочем, в современной моде он видел один проблеск таланта — это шерстяные рациональные костюмы и трикотажное нижнее белье доктора Густава Егера, рекламировавшего свои изобретения в журналах и на лекциях.
Уайльд заканчивал выступления модным предвидением: «Наилучшее произведение искусства в наши дни то, в котором сочетаются классическая грация с абсолютной реальностью. Так из слияния греческих принципов красоты с немецкими принципами гигиены родится, я уверен, костюм будущего».
Идеи Уайльда вдохновляли не портных (считавших его чокнутым), не женщин (считавших его милым фантазером), а редакторов изданий. Лекция короля эстетов об одежде вызвала горячую полемику в печати. Уайльд был в центре внимания, он провоцировал споры, эпатировал экстравагантными нарядами. «Самое время подписать с ним контракт», — решил Томас Уимз Рид, издатель «Мира леди» (Lady’s world), журнала о светской и модной жизни. Предложил Оскару стать редактором. Тогда, в 1887-м, эстет все еще нуждался в деньгах, к тому же Рид давал ему полную свободу действий. Уайльд прислал проект обновленного издания, Рид мгновенно принял его и подписал договор.
Новый редактор поменял название на «Мир женщины» (Woman’s world), что отвечало новым демократическим веяниям в обществе и, возможно, несло отпечаток влияния Констанс. Журнал преобразился: он поумнел и обрел то особое уайльдовское чувство юмора, которое превращало заумные статьи в легкое светское чтиво. Печатали материалы о современной моде и рациональном платье, о новом искусстве и театре, об экзерсисах Уистлера и Годвина, о политике и суфражизме.
Король эстетов публиковал заметки своей супруги (к примеру, «Детское платье в нынешнем столетии» и «Муфты»), а также собственные эссе, критические ремарки и ответы на письма читательниц, обеспокоенных опасными веяниями лондонской моды. Оскар утешал дам порциями анекдотов и продолжал писать об опасных веяниях — рациональных платьях и не менее рациональных женщинах, к числу которых относилась и его Констанс. Но все-таки журнальную работу он считал неблагородной, не подходящей его королевскому статусу. «Газетные статьи, — признавался он Конан Дойлу, — пишут пуритане для читателей-филистеров».
В конце 1888 года редакторство ему окончательно наскучило, и Уайльд расстался с «Миром женщины». А вскоре расстался и с миром женщин, пожертвовав им ради той Красоты, о которой проникновенно вещал на лекциях, которая не давала покоя и которой он посвятил свои лучшие произведения и свою мятежную жизнь.
Кульминация. «C. 3.3»
Самая прекрасная и трагичная часть его жизни началась в октябре 1887 года. Уайльд был абсолютно счастлив и невероятно собою горд. Он только что закончил «Портрет господина У. Х.» о безответной любви Уильяма Шекспира к молодому актеру Уильяму Хьюзу. Посвятил этот рассказ близкому другу, Робби Россу, которого встретил в 1886 году и с которым постиг глубины любовной философии Платона.
«Портрет» открывается романтичной сценой: в уютном кабинете автор и его приятель Эрскин пьют кофе, курят, наслаждаются интеллектуальной беседой о литературе, театре, любимом Шекспире. Эрскин как бы невзначай вспоминает своего умершего друга Сирила Грэма и рассказывает о его теории «господина У. Х.». Будто бы он, изучив сонеты великого поэта, установил имя того, кому они посвящены, — актеру Уильяму Хьюзу. Это был грациозный, стройный молодой человек с лицом девушки, небесными глазами и нежными алыми губами. С юности он исполнял женские роли в спектаклях и был невероятно талантлив, настолько, что своей игрой и, конечно, ангельской красотой покорил маститого поэта.
Эрскин считает теорию надуманной, но бережно хранит память о друге и дивный рисунок во вкусе Франсуа Клуэ, на котором позирует тот самый актер Уильям Хьюз. Рисунок — подделка. Грэм заказал его специально, чтобы доказать свою правоту. Эрскин вспоминает о фальсификаторе с горькой иронией: бедный мальчик пожертвовал жизнью ради фикции.
Сердце и воображение автора рассказа воспламеняются. Он поддается очарованию гипотезы Грэма, хотя нет в ней ни четких доказательств, ни стройной логики. Теперь он испытывает к ней то же, что испытывал Уильям Шекспир к актеру. Уайльд мастерски сопоставляет эти два чувства. Они становятся тождественными и выражают особый вид божественной любви — к истинному искусству, которым во все времена была ложь. И гипотеза Грэма, и актер Хьюз — это выдумки, способные влюблять.
Впрочем, современники не оценили и не заметили этой любопытной идеи Уайльда. Они обратили внимание на то, что в рассказе изложено ярче и понятнее, — любовь поэта к актеру. Внешность «господина У. Х.» описана со вкусом: его стан гибок, лицо нежно, глаза прелестны, губы алы. Его дьявольский дар перевоплощения вдохновил гениальное перо Шекспира. Нескольких пылких эпитетов и полунамеков на «запретную любовь» хватило, чтобы раздосадовать редактора «Фортнайти ревью». Он отправил Уайльду грубое письмо с отказом публиковать сочинение, и в июле 1889 года оно появилось на страницах журнала «Блэквудс».
