— Вытрись. Я не думал, что ты и правда девственница.
И все. Не извинений, не утешений. Как буд то не лишил меня только что невинности, не ворвался в меня грубо как насильник. Словно мы просто разговаривали. Машина. Робот.
Я сдвинула колени и повернулась на бок, подрагивая и пытаясь справиться с болью и разочарованием с диким чувством стыда. Меня словно выкатали в грязи. Так плохо мне еще никогда не было. Я тихо заплакала, натягивая дрожащими руками юбку на колени. Услышала, что он резко встал с постели и ушел. Теперь я уже не сомневалась — он зверь. Равнодушный, бесчувственный. Я для него всего лишь вещь, моя боль ничего для него не значит. Он раздавил меня морально. Просто растоптал. Даже ни разу не поцеловал, ни слова, ни ласки. Просто задрал юбку как солдафон, и изнасиловал. Показал мне, что я никто. Если это и есть секс, то это ужасно, это больно, это дико. Не о такой первой ночи с мужчиной я мечтала. С этим мужчиной. Я думала, что с любимым это прекрасно. Изгой показал мне, что я заблуждалась. Любить должны оба, а когда для твоего партнера ты просто вещь, то и относиться к тебе можно соответственно. Я зарыдала, завыла, уткнувшись лицом в подушку. Я для него ничего не значу. Наверное, если меня не станет, он даже не заметит. Я не поняла когда успела в него влюбиться. Прозрение наступило сейчас, когда он меня взял силой. А ведь ему было достаточно просто позвать меня, поманить пальцем и я бы отдалась ему сама. Я забилась в угол кровати и рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Мне захотелось к маме. Чтобы она обняла меня, положить голову ей на колени и рассказать как мне больно. Как мне одиноко и страшно. Может, мне и правда было лучше умереть? Сгореть в том проклятом доме! А теперь меня ждет жалкая участь таскаться за Палачом, пока я не надоем ему. Я не понимала, за что он так со мной? Ведь это даже нельзя назвать сексом. Он не пошевелился во мне, просто вошел и вышел. Почему не закончил то, что начал? Почему оставил меня? Неужели мои слезы и мольбы? Только не для него. Такие как он не знают угрызений совести. Таких, как он, не пронять слезами.
Через несколько часов я немного успокоилась, приподнялась на постели и вдруг увидела, что дверь не заперта. И тогда я все поняла — Изгой больше не держит меня в плену, он предлагает мне уйти. Я свободна. Я ему не нужна. Никому не нужна. Я встала с постели, шатаясь подошла к окну, распахнула настежь, взобралась на подоконник и распахнув руки как крылья шагнула вниз…
Изгой смотрел на закат, сосредоточенно, напряженно, слегка прищурив странные фиолетовые глаза, ставшие почти черными. Неподвижный, как мраморная статуя. Только ветер трепал длинные белые волосы. С виду он казался спокойным, лишь сильно стиснутые челюсти и сжатые кулаки выдавали его истинное состояние.
Изгой не понимал, что с ним происходит, но у него болело сердце. Впервые за пятьсот лет. Впервые с тех пор как он вернулся с царства Иных. Оно по–настоящему болело. Как когда то, когда он был человеком. Палач никогда не задумывался над своими поступками. Никогда не анализировал ничего, кроме плана исполнения задания. Он никогда не испытывал угрызений совести. А еще он ни разу не слышал, что бы его молили о пощаде. Смертные просто не успевали и рта открыть, а бессмертные пытались бороться за свою жизнь. Он не давал им шанса заговорить. Никому из них. И он никогда не смотрел в глаза своей жертвы. Этому его научил Миха. Не смотреть. Рубить и резать, не задумываясь. Всю мыслительную работу за него выполнили Судьи. Это они думали, прежде чем вынести приговор. Изгою нет до этого дела.
Так было всегда. Но не сегодня. Сегодня он по–настоящему почувствовал себя чудовищем. Тварью. В ушах стоял голос Дианы "Пожалуйста, не надо"… И он вдруг отчетливо увидел то лицо, о котором запретил себе вспоминать. Возможно, когда то именно так умоляла Анна своих палачей не рвать ее тело и его растерзанная мать над которой глумились солдаты Максимилиана. Она тоже умоляла их остановиться и пощадить. Как Диана.
Его напряженный, изнывающий член внутри ее тела обмяк, как только он посмотрел в ее глаза, эрекция пропала. Он не смог.
Он будет помнить выражение ее глаз всегда. Этот образ врезался в его память. Дикий страх и отчаянье, запах боли и одиночества. Запах обреченности. Он привык к смраду смерти и гнили грешных душ своих собратьев, но не к страданиям. Это потрясло его. Это вызвало боль. Тупую, пульсирующую боль и воспоминания. Из прошлой жизни. Воспоминания, которые он похоронил настолько глубоко, что думал — они уже не воскреснут. Там он был другим. Он улыбался, он любил, он жил и дышал полной грудью, а еще — там он познал боль утраты, горечь потери и ненависть. Все вернулось с новой силой. Поглотило его, сожрало за одну секунду, отразилось в золотистых глазах смертной девушки. Как в зеркале, где он видел свое чудовищное отражение монстра. Того кем он стал. Нет. Он не исполнитель — он монстр. Жуткий, бесчувственный монстр.
Изгой закрыл глаза и почувствовал, как ногти впиваются в огрубевшую кожу ладоней.
Снова ее лицо перед глазами. Бледное, с гримасой боли и унижения. Да, по — началу он хотел ее. Хотел так сильно, что похоть затмила все другие чувства, а вздыбленный член приносил физические страдания. До того момента как не посмотрел в ее глаза и увидел там ужас. Он внушал ей дикий ужас.
И внутри что то щелкнуло, он, словно выключился. Черная пелена безумного плотского желания тут же растворилась в жестокой реальности. Он умел владеть своим телом всегда. Даже сейчас мозг тут же подал сигнал об отступлении. Возбуждение спало. Исчезло. Осталась горечь и пустота. Изгой никогда не занимался сексом с девственницами. И в человеческой жизни у него не было девушки, невесты. Вечный солдат. Вечный воин. Всегда все второпях — и на войну, в очередное сражение. Мало что изменилось с тех пор. Только его силы, которые удесятерились и его способности. Он не слыл хорошим любовником, он не умел быть нежным и он никогда не соблазнял представительниц слабого пола. Он имел дело со шлюхами. Платил, удовлетворял физическую потребность и забывал о них как о съеденном ужине.
Никогда не чувствовал ничего похожего на то, что испытывал к Диане. С самого первого дня как ее увидел, она разбивала привычные устои жизни Палача. Когда накрыл ее тело своим и яростно вошел в него, помня, что именно нужно делать с женской плотью, чтобы она принесла удовольствие, он вдруг понял, что это неправильно. Вот так как он сейчас делает — неправильно. Что то не так. Он причиняет боль. Не только физическую. Он топчет ее морально. И Изгой отступил.
Он не насильник. Может и грубый солдат, бесчувственный робот, но не насильник.
Хуже чем сейчас он еще себя не чувствовал. Нужно вернутся в дом, и поговорить с ней. Зачем? Он и сам не знал. Сказать что то. Что обычно говорят в таких ситуациях после секса? Хотя, разве это можно назвать сексом? У него упал, как только она заплакала, и начала умолять не трогать ее. Возбуждение как рукой сняло.
Черт…Как же все это трудно. Непривычно, странно. Хотя где то далеко, в глубине сознания тихо пульсировала странная и присущая ему радость. Как эхо.
"Девственница. Я первый"
А потом снова разочарование. Вроде бы женщины должны получать от этого удовольствие. Как те шлюхи которые корчились под ним изображая экстаз.
