«Нет! – протестующе подумала Даша. – Нет! Мы еще не такие взрослые, чтобы друзей хоронить!»
Это были странные похороны. Даша с Алкой сначала боялись взглянуть на потерявшую сына Лялю, но скорбь ее была такой театрально-красивой, что смотреть на нее оказалось совсем не страшно. Отец Игорька держался так отстраненно-спокойно, как будто хоронил дальнего родственника.
Взглянув на скривившееся в гримасе боли лицо бывшей невестки, он светски заметил:
– Если бы он знал, что все будут так переживать, он бы, наверное, не умер!
Алка посмотрела на него дикими глазами и промолчала.
– Я ни за что бы с ним не развелась! Мне так хотелось быть его женой! Для меня это было очень важно! Неужели ты правда не понимала? – неожиданно страстно спросила ее Алка.
– Нет, – пристыженно ответила Даша. – Ты что, так и любила его все эти годы?!
Не многие из толпящихся у могилы мужчин были больно поражены его внезапной смертью, не многим из них даже просто нравился Игорек. При жизни он вызывал у них восхищенное изумление, любопытство, зависть…
«Странная смерть, молодой, здоровый, и умер так внезапно… может быть, ему помогли?..» – сказать вслух не решались, но про себя думали. Для многих эти похороны были просто любопытным драматическим финалом, заключающим неистовое представление, которое дал Игорек на жизненной сцене. Стоя у могилы, Даша обернулась на чей-то шепот:
– Все хотел квартиры, много квартир! Вот ему и последняя квартира!
Высокая худенькая женщина с девочкой лет трех в смешной красной шапочке с помпоном подошла к матери Игорька и, подталкивая к ней девочку, что-то прошептала на ухо.
– У моего сына не было детей! – Ляля брезгливо отодвинула красный помпон в сторону.
Даша прислушалась. Священник говорил над могилой что-то странное:
– Этот человек много грешил, был жесток к людям…
Может быть, ей послышалось, разве так говорят у могилы? Что-то про грех сладострастия, «у него сладострастия было больше, чем у других людей». Откуда священник знает это о нем? Чудо?!
Не было никакого чуда. Священник оказался бывшим одноклассником Игорька. Поэтому и говорил о нем так жестко, подчеркивая, что близкие ему люди в надежде на Божье к нему милосердие должны облегчить его душе уход из этого мира, где он грешил так много и упоенно.
Через неделю после смерти Игорька прилетела Марина.
– Маргоша, надень синий свитер и распусти волосы! Тебе не идет хвостик! – попросила Даша.
– Зачем? Для Марины-американки?
– Ну, пожалуйста, не вредничай! Мне хочется, чтобы Марина увидела, какая ты хорошенькая!
– Обязательно прихорошусь, а то вся Америка узнает, что у тебя дочка урод! – насмешливо отозвалась Маргоша, распуская волосы. – А ты тогда дай мне надеть твою белую рубашку, а то вся Америка узнает, что мне нечего носить!
– Не кривляйся, пошли скорей!
Даша неслась по знакомой лестнице, на ходу поправляя на Маргоше свою рубашку. На пороге они с Мариной одновременно неловко качнулись друг к другу.
«Та же короткая стрижка, крестик на шее, а раньше не было, морщин не появилось, – пересчитывала Даша в уме. – Такая же, только очень худая».
В этих мешковатых штанах и шлепанцах Марина стала похожа на американцев и вообще на всех иностранных граждан, – почувствовав мгновенное разочарование, успела подумать она. – Чужие мы, что ли, стали?»
Маринка принялась вытаскивать подарки.
– Вот тебе, – протянула она Даше комок голубых кружев. – Это за те трусики, которые я у тебя из горла выдирала, помнишь?
Они одновременно засмеялись, испытующе глядя друг на друга.
– Принюхалась ко мне? Это я! – объяснила Даша. – А это Маргоша, если ты так сразу не понимаешь!
Неловкость прошла, и она уже тормошила Марину и возбужденно говорила сразу обо всем:
– Смотри, Маргоша уже девушка! Как тебе удалось так похудеть? Здорово, что ты на месяц!.. А у нас Игорек… ты знаешь, я же тебе звонила… – И вдруг осеклась, вспомнив: – Ой, прости, а где же ребенок?
– Гуляет с Юлей, они уже должны прийти, – спокойно ответила Марина.
До прихода Юли они просидели, вяло перебрасываясь незначащими фразами. Дашино возбуждение понемногу упало, сменившись апатией. Они достаточно подробно переписывались все пять лет обо всех важных событиях, поэтому радостно сказать друг другу «ну, рассказывай!» было нелепо, а говорить о мелких ежедневных вещах после пятилетней разлуки казалось глупым и неправильным.
Возможно, свою долю неловкости вносила Маргоша, прочно усевшаяся рядом и уставившаяся на них своими хитрыми глазами, так что перескочить через пятилетний перерыв к прежней близости никак не получалось.
Даша была полна смертью Игорька и на фоне возбуждения от встречи еще острее почувствовала свое горе. Она ждала, что Марина будет горевать вместе с ней, но та и не думала расспрашивать о подробностях, только покивала грустно. Ведь это Даша прожила с ним вместе все последние годы, а Марина жила в Америке.
Четырехлетний американец Гошка Рэнсом показался Даше совсем чужим. Высокий и какой-то слишком длиннорукий, с подвижным лицом, Гошка-Гордон непрерывно двигался, гримасничал и болтал. Юля обращалась с ним с опаской и неуверенностью, уважительно поглядывая на своего иностранного внука и не решаясь сделать ему замечание.
– Какой хорошенький! – восхитилась Маргоша.
Даша на нее посмотрела удивленно. Обычно Маргоша не замечала маленьких детей, но еще меньше она была склонна что-либо говорить из вежливости. Этот кривляка, кажется, действительно ей понравился.
– You wonna sleep? – пропела Марина ребенку.
Гордон сердито отмахнулся.
– Он понимает по-русски, но отвечать не хочет, – заметила она Дашин укоризненный взгляд. – Что ты хочешь, беби-ситтер американка, в детском саду, естественно, по-английски…
Приговаривая «gonna cake, gonna, gonna», мальчик потянулся через стол за печеньем. Дашины глаза случайно остановились на детской руке. Прервавшись на слове, она вскинула на Марину опрокинутый взгляд.
– Ты что так смотришь? – удивилась она.
Удивление быстро сменилось недовольством. Теперь Марина смотрела неприязненно, на секунду Даше даже показалось, что сейчас их вежливо выгонят. Например, под предлогом разницы во времени.
– Ничего, просто задумалась, – сдержанно ответила она.
Маленькая ручка Гордона Рэнсома-второго в точности повторяла руку Игорька с узловатыми пальцами и утолщенной фалангой кривоватого мизинца.
– Марина, – позвала Даша, когда Юля повела внука спать. – Пойдем покурим на лестнице?
Они уселись на подоконнике, Даша курила, а Марина затягивалась от ее сигареты.
