«Что неотложно нужно мне? Терпенье – вот в чем нужда. Терпенье нужно мне», – твердит оскорбленный отношением к его королевской особе и сединам старик-отец в сцене со старшими, восставшими против отца Гонерильей и Реганой. В этом гордеце уже начался процесс работы души и ума. Так постепенно он от ветхозаветного переходит к христианскому мировоззрению. Скоро будет буря, его покаяние и требование Лира к всенародному покаянию, а там и молитва к Христу, может быть, впервые за его долгую жизнь.
Я лишь бегло пока набросал штрихи к психологическому и философскому портрету изменяющегося по ходу пьесы великого старца Лира. Повторюсь: играть, проживать эти изменения – самое интересное в этой потрясающей роли, во всяком случае для меня, одного из его многих толкователей.
Я видел много Лиров. А когда вплотную подошел к роли, стал воскрешать в памяти и когда-то увиденное, и, что возможно, посмотрел на кино– или видеопленке. Я пересмотрел все, что удалось достать: и кинофильм Г. М. Козинцева с Юри Ярветом, и фильм (к сожалению, не спектакль 1964 года) Питера Брука все с тем же Полом Скофилдом, и телеверсию Лира-Оливье, который снимался в этой роли глубоким стариком, едва ли не старше самого Лира, и видеозапись знаменитого спектакля итальянца Джорджо Стрелера, о котором до того лишь читал в рецензиях, и, что значительно важней, разбор этой пьесы Шекспира – в книге самого Стрелера.
Видел я достаточно примитивные версии Лира, снятые в 90-х годах в Англии, документально-художественный немецкий вариант, где была зафиксирована игра немецких исполнителей, две из которых были женщины-актрисы, судя по всему достаточно знаменитые старухи в этой мужской роли. Что поделаешь, хороших ролей для стариков, а в особенности старух, немного. Вот поэтому, как я полагаю, и особы противоположного пола хватаются за эту роль.
Я далек от мысли объять необъятное и, пересказывая, размышлять обо всем, увиденном мною. Выберу лишь самое важное и не обязательно меня убедившее из этой горы материала.
Начну с Брука и Скофилда. Почему фильм Брука, с моей точки зрения, много слабей и однолинейнее его же спектакля 60-х годов? Ответ прост и банален: кино, особенно попытка сделать «правдивое» реалистическое кино, оскопляет трактовку театрального режиссера, даже если то сам великий Питер Брук. Театральная условность, образность, пластика, ритм, полнота диалогов и монологов в театре, исполняемых превосходными актерами, и прежде всего Полом Скофилдом, почти ушла. На смену пришли настоящие снега и замки, лошади и костры, настоящее Северное море, настоящие кровь и пот, льющийся ливень и настоящие вспышки молний. И вот эта «настоящность» убила поэтику. А поскольку история Лира не история «Агента 007», то «экшен» чисто внешнего толка довольно скучен, как и в фильме Г. М. Козинцева, в его «Короле Лире». В этом смысле фабула, сюжет и даже «экшен» в «Гамлете» много эффектнее для реалистического кинофильма большого экрана. Не то «Лир». И даже игра великолепного и очень мной любимого Пола Скофилда вынужденно претерпела ряд изменений. И она стала более зажатой и однообразной в формате фильма. Диалоги и монологи отнюдь не бытового свойства (ведь очень многое написано Шекспиром в стихах!), погруженные то в скрип колес, то в ржанье лошадей, то произносимые на ходу, где-нибудь в едущей повозке, теряли и привлекательность, и смысл, убивали интонацию актера. Хотя Пол Скофилд все-таки лучший, на наш взгляд, из увиденных на экране.
Ну а великий Оливье? Я уже писал, что он на пленке очень стар, чрезмерно стар. Суперстар. От этого суетлив, сентиментален, чрезвычайно театрален в этом специально снятом телеспектакле. Можно только догадываться о гениальности этого артиста, которым мы восхищались, видя в спектакле «Отелло» или наблюдая его игру в старом фильме «Мост Ватерлоо». Жаль! Жаль до слез. Хотя не мне жалеть величайшую театральную легенду XX века, именем которого назван зал в Национальном театре Лондона, а получивший премию им. сэра Л. Оливье, по идее, ни о какой другой театральной премии и думать не должен. На мой взгляд, для театрального актера нет выше награды, чем эта премия. Но я бы слукавил, если бы стал писать хвалебно об этом неудачном, плохо склеенном, весьма школьном по замыслу спектакле, сочиненном для телевидения.
Когда З. Е. Гердт озвучивал Юри Ярвета в фильме Г. М. Козинцева, я, признаться, не верил, слушая раздраженные филиппики Гердта в адрес как Ярвета, так и фильма в целом. Теперь я понимаю раздражение Гердта. У Юри Ярвета удивительное лицо, глаза, голова Лира. Но манера его игры, игры опытного киноактера (всегда помнить о камере, быть сдержанным, лучше недоиграть, чем переиграть, и прочие установки такого рода) лишила и его, и весь, к сожалению, тяжеловесный и скучный фильм мастера какой бы то ни было трактовки вообще! Дело ограничивается добросовестным пересказом известного сюжета при минимуме фантазии в решении любой из сцен. Почему все единодушно выделяли образ Шута в замечательном исполнении Олега Даля? Да потому, что решив Шута почти русским юродивым, чем-то близким юродивому из пушкинского «Годунова», обрившись наголо, необыкновенно пластичный и музыкальный актер Олег Даль сыграл удивительно ярко и очень по-своему, полемически индивидуально и многообразно эту вторую, если не третью роль в «Лире». Третью, так как одной из великих ролей в «Лире» следует назвать роль Глостера и замечательнейшую роль мерзавца Эдмонда, родного брата Яго. Однако, если мы будем честны, то вряд ли хотя бы визуально вспомним, кто именно сыграл Глостера в фильме Козинцева, да и остальные исполнители, хотя и знаменитости, вряд ли достигли того, что сотворили с другими ролями в иных фильмах. И Донатас Банионис, и Адомайтис, и кто-то еще…
Г. М. Козинцев – прекрасный режиссер и шекспировед. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть его книги о Шекспире или посмотреть того же «Гамлета». Когда-то И. М. Смоктуновский не слишком вежливо сказал: «Козинцев не режиссер. Он книжный шкаф». В устах актера, получившего немало наград за фильм Г. М. Козинцева, такое определение (пусть даже в шутку) звучит не слишком благодарно и благородно. Однако поражаешься, прочтя сотни страниц-размышлений Козинцева о «Короле Лире», его не скажу беспомощности, но кондовости и однообразности решений «Лира» на экране. Я склоняюсь к тому, что «Лир» – поэтическое, соборное, условное сочинение драматурга не поддается киноэкранизации. Ведь не случайно ни Брук, ни Козинцев не создали в кино лучших своих работ по этой пьесе. Но у Брука в 60-х был гениальный спектакль, своего рода энциклопедия театрального воплощения шекспировского «Лира» и Шекспира вообще! И эту энциклопедию всюду, и в России в том числе, новую форму и эстетику Питера Брука растаскивали кому не лень режиссеры разных театров мира.
Увы, Козинцев в театре «Лира» не ставил, а его театральный «Гамлет» в Александринке был менее удачен, чем последующая экранизация со Смоктуновским. Теперь понятно, отчего так мучился на озвучании мастер, человек с безупречным слухом З. Е. Гердт, озвучивший Лира-Ярвета.
И еще один, последний, спектакль по «Лиру», подлежащий нашему торопливому, субъективному и импульсивному анализу. «Лир» – Стрелера. Этот знаковый в XX веке спектакль был неоднократно описан, о нем есть целые диссертации. Но лишь когда ты его видишь, пусть и в телеварианте (спектакль был снят в присутствии зрителей и с их реакциями), созданном Стрелером, ты начинаешь понимать, почему он считался выдающимся и легендарным. Да, это очень, если можно так выразиться, очень итальянский спектакль. Условный, как комедии масок Гольдони или Гоцци. Лир в первой сцене, как впрочем и Глостер, с белым клоунским лицом, в балахоне, у которого клоунский же воротник, на голове золотая, нарочито картонная корона. Он очень быстро-быстро говорит. Такое ощущение, что смешит и паясничает. Элементы клоунады проходят через весь этот спектакль, разыгрываемый как бы на цирковой арене. Актеры передвигаются над грязью арены (мира) по деревянным досочкам. Карта государства – большая тюлевая ткань, которую делят и режут, отмеряют и складывают, как ткань, купленную в магазине, ведя во время сей процедуры важный, неторопливый диалог, Гонерилья и Регана. Когда старик Глостер, очень похожий на Лира, они почти неотличимы в своей клоунской старости, хочет прочесть подметное письмо, он начинает видеть написанное, только надев черные очки. Эти черные очки задействованы и в другой сцене Глостера, когда он пытается как следует разглядеть Тома из Бедлама, личину которого надел на себя его сын Эдгар.
